За волшебной дверью - Артур Конан Дойл

Современный „мужской“ роман, где изображается почти исключительно более грубая и более взбудораженная сторона жизни, где скорее важна цель, а не субъект, означает реакцию на злоупотребления темой любви в художественной литературе. Этот один аспект жизни, доведенный до ортодоксальности, кончающийся традиционным браком, стал до того заезженным, что почти исчерпал себя. Поэтому стоит ли удивляться, что порой возникает тенденция впасть в другую крайность и воздать этому любовному аспекту менее, чем он того заслуживает в делах мужчин. В английской художественной литературе девять из десяти романов трактуют любовь и брак как альфу и омегу всего. Но из нашего опыта мы знаем, что это может быть и не так. На жизненном пути обыкновенного человека брак — это эпизод, хотя и имеющий важное значение, но лишь один из ряда эпизодов. Такой человек подвержен влиянию многих сильных возбуждающих факторов. К числу их относятся его занятие в жизни, его амбиции, дружеские отношения с другими людьми, его борения с постоянно возникающими опасностями и трудностями, когда подвергаются испытанию его мудрость и смелость. Очень часто любовь в его жизни играет подчиненную роль. Как много людей так и проживут на свете, вообще не зная, что такое любовь. Она внезапно обрушивается на нас, вместо того чтобы постоянно осознаваться нами как превалирующая и крайне важная реальность жизни. Поэтому существует отнюдь не неестественная тенденция среди писателей определенной школы, где Стивенсон, безусловно, главенствует, совершенно избегать того источника интереса, которым так злоупотребляли и в использовании которого так переусердствовали. Если все ухаживания будут похожи на то, что происходит между Ричардом Феверелом и Люси Десборо, тогда и в самом деле для нас в такой книге не будет ничего нового. Но для того, чтобы опять привлечь внимание, любовная страсть должна быть описана большим художником, который обладает смелостью нарушить условности и вдохновлять которого будет сама жизнь.

Использование новейших и удивляющих видов речи — один из самых очевидных приемов Стивенсона. Никто другой не обращается с прилагательными с таким умением и такой разборчивостью. У Стивенсона нет и страницы, где бы нам не встретились слова и выражения, своей новизной вызывающие в нас приятное чувство удивления и все же выражающие нужное значение с замечательной краткостью. Например: „Он обшаривал меня глазами“. Начать цитировать Стивенсона — дело весьма рискованное, поскольку примерам несть числа и каждый из них наводит на мысль о другом. Случается, что автор терпит неудачу, но крайне редко. Думается, выражение „мгновенный взгляд“ отнюдь не напрашивается в качестве синонима „небрежный взгляд“, а слово „прыскать“ вместо „хихикать“ как-то режет слух, хотя тут можно сослаться на авторитет Чосера.

Следующим по порядку можно считать удивительное умение Стивенсона затаенно улыбаться, что приковывает внимание и стимулирует воображение читателя. Например: „Голос у него был хриплый, как скрип заржавленного замка“, или „Я увидел, как она пошатнулась, словно ветер согнул ее“, или „Смех его прозвучал так фальшиво, словно надтреснутый колокол“, или „Лицо у него стало красным, а охрипший каркающий голос дрожит, как натянутый канат“. Ничто не производит большего впечатления, чем эти правдоподобные и обыденные сравнения.

Однако самая характерная черта Стивенсона — это умение наиболее лаконично сказать именно те немногие слова, которые и запечатлеваются в сознании читателя. Писатель заставляет вас увидеть изображаемое им более ясно, чем если бы это происходило в действительности на ваших глазах. Вот несколько таких словесных картин, взятых наугад среди множества им подобных:

„Внизу я нашел крупного, просто одетого мужчину, закутанного в морской плащ, обличавший его недавнее прибытие на корабле; а неподалеку от него стоял Макконнэхи, разинув рот от изумления и взявшись рукой за подбородок, как тупица перед трудной задачей“.

„И таков был ребячливый задор Стюарта, что он бежал за нами больше мили, и я не мог удержаться от смеха, когда, обернувшись, увидел его на вершине холма. Он держался за левый бок, сердце у него чуть было не лопнуло от быстрого бега“.

„Когда Баллантрэ обернулся ко мне, лицо у него было в морщинах, кожа обтягивала челюсти, как у человека, близкого к голодной смерти. Он не говорил ни слова, но все в нем выражало один вопрос“.

„Если вы сомневаетесь, посмотрите на него, посмотрите, как он корчится и давится смехом, как изобличенный вор“.

Что еще может произвести на вас более неотразимое впечатление, чем подобные фразы?

О характерных и самобытных методах Стивенсона при создании им художественных произведений можно сказать куда больше. Как не столь уж значительный момент следует отметить, что Стивенсон первый создал образ, который можно назвать образом злодея-урода. Конечно, мистер Уилки Коллинз описал одного джентльмена, у которого не только не было конечностей, но которому в довершение невыносимые страдания причиняло имя Мизерри-мус Декстер. Но Стивенсон прибегает к этому приему столь часто и с таким впечатляющим результатом, что можно считать, будто это его собственное изобретение. Не говоря уже о мистере Хайде, поистине являющемся олицетворением уродства, у Стивенсона есть еще страшный слепой Пью, Черный Пес без двух пальцев на левой руке, одноногий Долговязый Джон и зловещий законоучитель, который стреляет на звук и сокрушает все вокруг своим посохом. В повести „Черная стрела“ мы также встречаем другое отвратительное существо, которое бредет, нащупывая дорогу палкой. Нередко используя подобный прием, Стивенсон делает это столь мастерски, что всегда достигает желаемого эффекта.

Классик ли Стивенсон? Несомненно, это громкое слово. Классическим вы называете произведение, которое навсегда вошло в национальную литературу. Как правило, вы узнаете ваших классиков, лишь когда они уже лежат в могиле. Кто предполагал, что По или Борроу классики? Римско-католическая церковь канонизирует своих святых лишь через сто лет после их смерти. Подобным образом обстоит дело и с нашими классиками. Приговор зависит от наш внуков. Но я не думаю, что мальчишки, здоровые нравственно и физически, когда-либо позволят приключенческим книгам Стивенсона затеряться в неизвестности. Я, кроме того, не считаю, что такую короткую историю, как „Дом на дюнах“, и такое замечательное иносказание, как „Странная история д-ра Джекиля и мистера Хайда“, когда-либо перестанут ценить читатели. Прекрасно помню, с каким нетерпением и восторгом я читал эти первые повествования в журнале „Корнхилл мэгэзин“, которые печатались там в конце 70-х — начале 80-х годов. Согласно старому и несправедливому правилу, они оставались неподписанными. Однако человек, хоть мало-мальски чувствующий прозу, не мог не видеть, что все они созданы одним и тем же автором. Но лишь годы спустя я узнал, кто этот автор.

Есть у меня и собрание стихотворений Стивенсона, вон там, в небольшом шкафу с выдвижными полками. Ах, если бы Стивенсон подарил нам больше своих стихотворений! Основная часть их — это всего лишь шутки прихотливого ума. Но одно, несомненно, принадлежит к числу классических, поскольку, как мне представляется, это лучшая повествовательная баллада нашего века. При условии, конечно, что „Старый моряк“ появился в самом конце XVIII века. Первое место я отдаю tour de force[16] Кольриджа с его мрачной фантазией. Но я не знаю другого стихотворения, которое по своему романтическому обаянию, языку и поэтической легкости могло бы сравниться со стихотворением „Тикондерога“. Есть еще и бессмертное „Завещание“ Стивенсона. Лишь два этих стихотворения обеспечивают ему достойное место в английской поэзии, точно так же, как его образ занимает достойное место в наших сердцах. Нет, я никогда не встречался с ним. Но среди моих самых дорогих реликвий есть несколько писем, которые я получил с Самоа. Из этой далекой башни он неусыпно следил за тем, что происходит в среде писателей, и одним из первых протягивал руку помощи таланту, поскольку мог мгновенно оценить и преисполниться сочувствием к работе другого человека, не скупясь на самые добрые советы.

А теперь, мой очень терпеливый друг, пришло время нам расстаться, Я надеюсь, что мои скромные поучения не слишком утомили вас. Если я указал вам на те книги, с которыми вы еще не знакомы, прочитайте их, но не останавливайтесь на этом пути. Если же я рассуждал о том, что вы уже знаете, то особого вреда тут нет, за исключением того, что я сделал это напрасно, потратив свое красноречие и ваше время. Возможно, в моих словах имеется немало спорного. Но разве цитировать неточно не является привилегией любителя поговорить? Мои взгляды могут очень во многом расходиться с вашими, а симпатии претить вам. Но даже просто думать и беседовать о книгах полезно уже само по себе.