Привязанность - Изабель Фонсека

— Ты с отцом связывалась?

Вот, начинается.

— Да. Говорила с ним, погоди-ка, примерно неделю назад. А что? Какие-то особые новости?

Странно было, что Филлис сказала «с отцом», а не просто «с папой». В голосе матери она расслышала тоскливую нотку — которой не было в разговоре о Билли: наоборот, беседы о нем были отказом всецело препоручить его смерти.

Не заболел ли папа? Но, чтобы сказать ей об этом, она позвонила бы, а не отправилась бы в полет, длящийся восемнадцать часов.

Со времени их развода прошло двадцать лет. Не мог ли в жизни ее матери появился кто-нибудь новый? Нет, она бы знала. А в жизни папы? Ребячество, конечно, но эта мысль наполнила ее отвращением. Нет, нет и нет. Ее родители пребудут в том же состоянии, что и прежде: просто разведенными. Снова у нее возникло неприятное чувство предвидения, на этот раз говорившего о том, что время и возраст могут отменить любое соглашение — если не ее собственный брак, тогда развод ее родителей.

Когда Филлис снова заговорила, то смотрела на дерево, а не на свою дочь.

— Почти тридцать лет я думала, что мы никогда не расстанемся. А потом, из-за того, что, возможно, было простым… грешком — Билл в те дни был необычайно красив, — в общем, мы все-таки расстались. Я была права. Но при этом я же была и неправа, не знаю, как тебе это объяснить. Знаешь, распутать все это не так уж и просто. Как бы ни права была ты со своей стороны.

Ладно, это не было извещением о смерти. Но вот словечко «грешок» — оно прозвучало едва ли не бойко, ей так и представился Великий Шалун на своей летающей трапеции. В чем состоит добродетельность снижения эмоций? За этим вопросом крылась ее нетерпимость к британскому воспитанию Марка, которое предписывает ни на что не жаловаться, — основной причине, как она чувствовала, того, что теперь он избегает откровенности. Ей хотелось, чтобы все перестали ее прикрывать, если это было именно тем, что, как им представлялось, они делали. Джин вспомнила, как ей пришлось настаивать, чтобы ей разрешили пойти в больницу и в последний раз увидеть Билли — попрощаться с ним, прежде чем отключат его дыхательную машину.

— Ты говорила, что порвала с папой, потому что у него был роман?

— Да. Одним словом. Так и говорю.

— Мама, мне тогда было двадцать шесть. Зачем было так долго ждать, чтобы сказать мне об этом только сейчас?

— Момент был неподходящий. И твой отец, он нездоров, Джин. Вот о чем я хотела тебе сказать. У него — не знаю, как много тебе известно — случилось несколько этих, микроинсультов, никто даже не может сказать, сколько именно. Некоторые из них по симптомам ничем не отличаются от настоящего инсульта, но, как полагают, не причинят какого-либо длительного вреда. Так мне сказали на этой неделе. Ты папу знаешь. Он не собирается объявлять об этом направо и налево. И будет это игнорировать так долго, как только возможно. Он практически глух, однако и помыслить не хочет о слуховом аппарате. Но, чтобы ответить на твой вопрос, скажу вот что: я ничего тебе тогда не рассказывала, потому что у тебя были свои трудности. Твоя беременность — с этой пре-как-бишь-ее-там.

— Преэклампсией.

— Точно. Я просто не думала, что тебе нужна эта информация. Знаю же, как вы с отцом близки.

Последовала долгая пауза, во время которой Филлис рылась у себя в сумке в поисках глазных капель. Джин не нарушала тягостного молчания между ними, глядя, как мать поочередно раздвигает пальцами свои веки, роняя себе в глаза слезинки капель.

— Ты имеешь в виду, что чувствовала себя униженной, — сказала наконец Джин.

— Ну, на мешок смеха это совсем не походило, здесь ты не ошибаешься.

Снова наступило продолжительное молчание. Филлис вытирала глаза тыльной стороной ладони, покрытой пигментными пятнами. Грешок, микроинсульт, все совершенно безвредно и вряд ли приводит к микросмерти, думала Джин, — а потом вспомнила, что, по словам Марка, это французское обозначение оргазма: le petit mort[28]. Но она предпочла отвернуться от его ментальной вселенной — что же на самом деле с папой? И что такое с Филлис? Джин предположила, что та, возможно, бессознательно, воспользовалась глазными каплями для прикрытия — не хотела, чтобы дочь видела ее естественные слезы.

— Наверное, мне надо тебя поблагодарить. Я понимаю: ты пыталась меня защитить.

— Ну да. Но, сказать по правде, мы тогда все это только-только преодолевали. И, честно говоря, это случилось до того возраста — я имею в виду свой возраст, — когда кажется, что можешь себе помочь, поговорив о чем-то. Я едва понимала, что именно меня подкосило, а потом вдруг все оказалось решено и не оставалось… никакого выхода. Словно самой меня там почти и не было.

Джин подумала, не является ли это приглашением поговорить о ее собственном браке, хотя она тоже не была к этому готова.

— Я вовсе не жалуюсь, мама, но, знаешь, для Мэрианн и для меня, наверное, и вправду было бы лучше знать, что была какая-то причина.

— Причина всегда есть, Джинни.

Пройдя по деревянным мосткам и мощеным булыжником дорожкам, они вскоре наткнулись на большую черепаху, не огороженную и не на привязи; об ее огромном возрасте свидетельствовала только ее морщинистая шея. Округлый панцирь походил на игрушечный автомобиль, скорее припаркованный, чем остановившийся, и был достаточно велик, чтобы на него можно было усесться.

— Они живут где-то около ста двадцати лет, — сказала Джин, бессознательно кладя руку на свое собственное горло, касаясь той складки в ослабевшей коже, докуда, как она часто думала, стоя перед зеркалом, добралась теперь морщина меж бровей, — постепенно распространяющееся лицевое раздвоение, словно какой-то новый отрезок шасси. Когда она впервые обнаружила эту канавку, ей представилось, как в дальнейшем она достигнет ее первой явно выраженной расщелины и как в конце концов вся она окажется размеченной сверху донизу посередине и ее легко будет сломать пополам, словно высушенную вилочку цыпленка.

— Весь фокус в том, чтобы совсем не двигаться, верно? — сказала Филлис. — Может, тебе следует порекомендовать это в одной из твоих колонок, Джинни: не двигайтесь и живите вечно.

У Филлис неожиданно улучшилось настроение, возможно, она испытывала облегчение из-за того, что избавилась наконец от бремени своей тайны. На ней был пасхально-яркий набор из пуловера и кардигана, очевидно, купленный для этой поездки. Даже кожа ее выглядела иначе — какое-то новое средство для самозагара? Конечно, и о лицевой подтяжке ей известно, подумала Джин, поглаживая свою старую коричневую юбку, ту, что особенно не нравилась Марку, из валяной материи, похожей на гранолу[29], — вот и еще одно доказательство того, что одежда ничего не значит.

Новая одежда, специальные кремы, возможная подтяжка лица: Джин спрашивала себя, не с интрижки ли Билла началось все это тревожное напряжение. Вот что это делает с людьми, заставляя их год за годом распарывать себя и распутывать, пока они не вернутся к самому истоку своего брака, чтобы потом начать все снова, такими, какими себя обнаружат, — скорченными, нестройно звучащими, неуверенными. После развода Филлис впервые в жизни устроилась на работу — стала экскурсоводом в Американском музее народного искусства, где напоминала одну из отважных дам на каком-нибудь простодушном флюгере — протертая рука, указывающая на горизонт, жестяная юбка, постоянно дребезжащая на ветру. Теперь Джин понимала, что от нее ожидается: она должна не только выдержать измену Марка, но и улучшиться из-за нее.

По крайней мере, веселое настроение Филлис придало их молчанию дружелюбный характер, но Джин чувствовала, что мать уже устает, и подвела ее к паре пустых скамеек в тени.

Филлис полностью распростерлась на одной из них, приспособив свою сумку в качестве подушки и прикрыв рукой глаза.

— Чуть-чуть вздремнуть… Ты же не улизнешь, не оставишь меня, если я немного посплю, правда?

Мать отключилась еще до того, как Джин успела придумать ответ. Она заняла противоположную скамейку, разложив по всей ее длине свои вещи, чтобы на нее не мог усесться кто-нибудь еще. А потом, словно празднуя завершение полного облета сада, над ними развернулось бриллиантовое облако бабочек, белых, словно бурун, остающийся за быстроходным катером. Это дух захватывающее зрелище напомнило Джин о другом однодневном путешествии, совершенным более двадцати лет назад, в Бейонн, Нью-Джерси, вместе с Ларри Мондом: там их тоже удивило огромное пенистое облако бабочек, клубившееся над полем желтых цветов.

Когда Филлис накануне вечером рассказывала ей новости о Ларри, Джин не упомянула о том, что столкнулась с ним не так давно — примерно за две недели до того, как они перенесли свой лагерь на Сен-Жак. Последний отрезок лондонского времени был наполнен беспрестанными заботами, совместными поденными трудами самого отвратного рода, работами, которые предпринимала Вик, но также и Джин, смиряясь со справедливой стоимостью своего великого побега. В один из таких дней, ознаменованный декабрьским дождем, она, нагруженная еще одной партией экзотических костюмов Марка, была поражена, повстречав Ларри в химчистке «Рай», что на Парквее.