Друг и лейтенант Робина Гуда (СИ) - Овчинникова Анна Георгиевна

Смерть Скарлета и Тома Скотта, старейшины блидворских лесников, завершила войну «псов» и «волков». Теперь Шервудом почти всецело владели «волчьи головы», а десять шиллингов серебром, обещанные когда-то Робином Локсли каждому из королевских лесных стражей, достались семьям тех из них, кого похоронили за церковью Святой Марии. Выжившие удовольствовались половиной суммы, сочтя ее по-королевски щедрой платой.

Сам король наверняка снял бы своим продажным слугам головы с плеч, прознай об их сделке с бандитами, — но где он был сейчас, грозный владыка Англии, Нормандии, Анжу и Аквитании, Ричард Львиное Сердце? До сих пор бряцал цепями в темнице германского императора… Зато лучники Робина Гуда могли скрываться за каждым деревом, и их колчаны всегда были полны стрел, а мошна — серебра.

Великий Королевский Путь на Йорк никогда не пустел, и как ни разбрасывал странный главарь разбойников пенни и шиллинги по окрестным деревням, его казна не оскудевала.

Да, Робин Локсли и впрямь вел себя очень странно… Настолько странно, что многие считали его сумасшедшим. Святые угодники, по английским лесам и дорогам всегда шастали объявленные вне закона отчаявшиеся бродяги, лишившиеся домов вилланы, разоренные сокмены, беглые сервы! А когда новоиспеченный король Ричард принялся выколачивать из англичан деньги на крестовый поход, таких изгоев стало еще больше, и зачастую они сбивались в стаи, как волки в голодный год. Их банды были куда опаснее волчьих стай, и расправлялись с ними безжалостней, чем с волками: едва ли какая-нибудь из больших и мелких шаек, объявлявшихся за последний десяток лет в Ноттингемшире, сумела пережить хотя бы одну зиму… Но несколько аутло под предводительством йоркширца Робина Гуда хозяйничали в Шервуде уже второе лето, более того — вели себя так, будто являлись сюзеренами всей округи!

По правде сказать, еще никто из здешнего простого люда не знал таких щедрых сюзеренов — и таких веселых в придачу. Даже в церквах во время служб прихожане, хихикая, рассказывали теперь друг другу об очередной проделке лесных стрелков; не смеялись только жертвы этих проделок. Впрочем, среди них никогда не бывало тех, у кого бы отобрали последнее. Напротив, многие бедняки сумели справиться с чрезвычайным сбором только благодаря безрассудно щедрой шервудской шайке, поэтому разбойники не испытывали недостатка в доброжелателях, готовых оповестить их о «кудрявых овечках», собирающихся двинуться через лес.

«Раздай все, что у тебя есть, дабы войти в Царствие небесное», — возглашали все до единого проповедники, даже если сами и не думали так поступать. «Отбери все, что можешь, от одежи до жизни, чтобы выжить», — так поступали раньше все разбойничьи шайки. Но еще никто и никогда прежде не отбирал у одних, чтобы отдать другим. И еще никто из аутло не превращал свои ограбления в бесшабашные выходки, достойные беззаботных подростков, а не затравленных беглецов. К тому же эти беглецы с несказанной наглостью осмеливались называть себя «вольными», как будто во всем Ноттингемшире только висельники, обосновавшиеся в Шервуде, обладали истинной свободой! Ходили даже слухи, будто Робин Гуд объявил Шервудский лес свободным от норманской хартии[14], даровав право охотиться там любому, кто в силах держать лук.

Конечно, то были всего лишь слухи, но находилось немало простаков, готовых в них поверить. И все больше деревенских парней учились трубить в охотничьи рога, а все окрестные мальчишки вместо игры во взятие Иерусалима играли теперь в лесных аутло, стражников шерифа и наемников де Моллара; причем каждый сорванец желал быть только вольным стрелком, обводящим своих врагов вокруг пальца.

Пока что «волчьим головам» и вправду это удавалось.

Симон де Моллар еще не оправился от раны, нанесенной ему Робином Гудом, а его разноплеменная шваль — гасконцы, брабантцы, фламандцы — искала аутло в основном в питейных домах и под юбками местных женщин, потому люд по деревням все громче роптал, поминая «датский день»[15]. Шериф же Певерил, доведенный до остервенения тем, что во время его последнего тура[16] выборные от сотен не дали внятных показаний против разбойников, грозил самыми страшными карами за нарушение закона круговой поруки… Напрасно. Саксы явно готовы были поклясться не только на Евангелии, но и на Коране, что никогда не видели никого из шервудских висельников и едва ли что-либо слышали о них. Мир в Ноттингемшире как будто повернулся вокруг своей оси, если уж круговая порука «волчьих голов» значила теперь для людей гораздо больше той, которую предусматривали английские законы!

— Ты должен спасти моих сыновей, — вдова Хемлок в упор посмотрела на главаря разбойников, который не отрывал глаз от гусеницы, меряющей методичными шажками стержень его лука. — Это твоя вина, что их приговорили к смерти! Да разве раньше они осмелились бы поднять руку на королевского оленя?! Никогда! Они угодили в беду из-за тебя, йоркширец!

— Брось, твои парни сами виноваты, что влипли, — пожал плечами Вилл Статли. — Их прихватили у еще тепленького оленя — так чего же ты хочешь? Тот, кто суется в лес за олениной, должен быть попроворней, знаешь ли, да помнить, что брюхо любого стражника такое же мягкое, как у оленя…

Вдова Хемлок резко повернулась к Виллу, и рыжеволосый крепыш попятился от шагнувшей к нему худощавой седой женщины.

— Это вы виноваты в том, что моих сыновей завтра казнят!! — прошипела вдова, уперев руки в бока, и все аутло, с которыми она встречалась взглядом, невольно отводили глаза. Перед кошкой, защищающих своих детенышей, часто пасует даже самый храбрый пес. — Вы научили молодых дураков трубить в охотничьи рога! Вы подбили их стрелять королевскую дичь, как будто они — голубых кровей! Вы вопили, что норманы отбирают наше старинное право охотиться на тварей, которые принадлежат одному Господу Богу! И вот чем все это обернулось! Да разве мой муж позволил бы нашим оболтусам взять в руки лук?! Их лапы созданы для сохи, не для лука! Но Дерик давно мертв, а мои сыновья… — Вдова всхлипнула, но тут же сжала губы и сердито провела тыльной стороной ладони по мокрому лицу. Мокрому как от слез, так и от капающей с листьев воды. — Моих сыновей завтра повесят. У городских ворот уже возвели помост с виселицами, и все ноттингемцы придут завтра смотреть на казнь!..

Робин Локсли щелчком сбил гусеницу на траву, Тук возвел очи горе и принялся перебирать четки. Хемлок впервые видела беспутного монаха за подобным занятием — наверняка он отобрал четки у какого-нибудь своего собрата, шедшего через Шервудский лес. Маленький Джон неловко передернул могучими плечами, Дик Бентли по-крысиному ощерил зубы, Дикон ссутулился и повернулся к женщине спиной. Кеннет Беспалый хмуро смотрел на верхушки вязов, то и дело, поглаживая искалеченную руку — она, должно быть, дьявольски ныла в такой знобящий день.

Все разбойники молчали. И их молчание походило на долгие предсмертные судороги висельника.

Надежда погасла в глазах вдовы, в них полыхнула ярость.

— Вы спасете моих мальчиков — всех троих! — резкий голос женщины заставил встрепенуться какую-то пичугу в листве. — Вы не позволите палачу затянуть веревки на их шеях!

Локсли наконец поднял голову и посмотрел вдове в глаза.

— Да ты в своем уме, добрая женщина? — казалось, йоркширец не знал, что делать — засмеяться, выругаться или просто повернуться и нырнуть в зеленый омут леса. — Ты хочешь, чтобы мы вошли в Ноттингем, перебили наемников Моллара, ворвались в тюрьму, перерезали стражу шерифа и освободили твоих парней? Разве ты видишь здесь армию вооруженных до зубов рыцарей? — он обвел рукой шестерых нахохлившихся рядом с ним людей, каждый из которых явно хотел бы сейчас очутиться в каком-нибудь другом месте. — А может, нам заодно взять Иерусалим? А на обратном пути освободить короля Ричарда из темницы?..