Матисс (Журнальный вариант) - Александр Иличевский

Глава десятая

КОПЕНГАГЕН

XXXVIII

Королев всю жизнь был жертвой и питомцем мелких и крупных заблуждений, мир вокруг него был искажен сильной линзой воображения. Прозрачная кривизна выписывала невероятную траекторию, увлекавшую напористость Королева в потустороннее русло действительности.

Например, первоклассником он был убежден, что Италия, Испания и Бразилия — разные названия одной и той же страны.

Был уверен, что число детей в браке зависит от страстности супругов.

До двадцати семи лет верил, что у девушек не бывает похмелья.

На третьем курсе три дня верил в то, что Китай напал на СССР. Его разыграли друзья, сообщая во всех подробностях об успехах вторжения армии КНР. Была жуткая зимняя сессия, не было ни минуты, чтобы проверить. Думал, что перед мобилизацией надо успеть сдать квантовую механику, чтобы потом не возиться.

Почти до восемнадцати лет глубинно связывал половые признаки античных статуй с фиговыми листочками. И потом, когда впервые увидел инжировое дерево, напрямую соотнес его плоды и шершавые листья с вознесенной красотой музейных статуй. Так они там и застряли, в кроне. Весь Давид, изваянный Микеланджело, исполненный литой прозрачности, остался в просвеченных солнцем инжировых листьях.

Но все очевидные его верования были ничто по сравнению с его главным заблуждением: жизнью.

XXXIX

К четвертому курсу стипендия превратилась в пыль. В общаге они питались пшенкой и маслинами, мешок с которыми сосед, любитель спелеологии, привез из Орджоникидзе: месяц отмачивали в поташе, окунали в рассол ветку лавра и сырое яйцо, чтобы всплыло по мере посола.

В академическом институте, к которому он был приписан, из сотни сотрудников в стране остался десяток. Но только после того, как в третий раз сменил научрука, Королев поддался общему поветрию и решил уехать за границу.

Сдав все тесты, пять раз бросал жребий над списком университетов. Положительный ответ пришел только один: из Дании.

Летнее время до отбытия коротал разнообразно. Ездил в Крым с другом-спелеологом, лазил по узким, как чулок, пещерам: выдыхая, чтоб протиснуться, пуская слюну, чтобы сориентироваться относительно вертикали. Шатался по Москве. Водил девушек в Дом художника, в только что открывшийся “Макдоналдс”. Решил включиться в кооперацию. На это его подвигла влюбленность в Наташу, которую он называл сестрой. Она была красавицей гречанкой, умной и нервной. Королев горячо дружил с ней. Наташа жила одиноко в Кунцеве и отвечала ему сестринской взаимностью. Отношения их напоминали атмосферное явление: страстно-медлительное содружество двух родственных удаленных стихий — облаков и водоема.

Наташа звала его братом. У них была общая проблема. Наташу мучил друг Королева — Боря, который познакомил их. Борю она тоже любила, причем не как брата. Королев помогал ей улаживать последствия бурных ссор. В квартире Наташи повсеместно обитали белоснежные мыши и рыжая крыса. Их Королев неустанно боялся. Денег у Наташи не было. По этой причине он и вознамерился торговать лосинами — в ту пору они как раз вошли в женскую моду.

Для открытия торговли нужно было добыть денег. Триста долларов под высокий процент он занял у гопников, залетно тершихся в общаге. В те времена город Долгопрудный искрился и темнил криминальной атмосферой. На младших курсах Королев не раз выскакивал вместе со всеми на улицу — по призыву, разлетавшемуся на этажах: “Долгопа наших бьет!” Несколько сотен студентов проносились по городу, метеля эспандерами, прыгалками, нунчаками всю местную шантрапу без разбору. Но в смутное время отпор ослаб, прекратился. Шпана теперь работала и в милиции. Королев отлично помнил, как на первом курсе гопники зарезали студента-старшекурсника (тот, кто убил, проиграл убийство в карты, в электричке). Зарезали у гаражей, на тропинке, по которой студенты всегда возвращались со станции.

Королев закупил лосины, целый мешок, продать их не сумел и попал на “счетчик”. Дважды его привязывали к стулу и били. Иногда он падал вместе со стулом. Бил его незлобный, но непроницаемый молотобоец Паша — кулаком, затянутым эластичным бинтом. Двое других сидели хмуро на койках, цыкали под ноги и дружелюбно растолковывали ситуацию, в которую он попал.

Пока били, Королеву мерещился взвод гренадеров, шагающий по Ленинскому проспекту мимо взлетающего памятника Гагарину. Он осыпал их с тротуара лосинами, выбрасывая пачки вверх, как конфетти, над строем. Ему кричали “урраа!” — и Пашин кулак уже бесчувственно разламывал череп.

Королев сознавал свою вину и терпел. Денег достать ему было неоткуда. Одна вещь его волновала всерьез — что голова повредится и он не сможет заниматься наукой. Скоро ему объявили “край”.

Тогда заплывший синяком Королев сумел отключить на третьем этаже Главного корпуса сигнализацию. На этом этаже размещался ректорат. Семьдесят метров ковровой дорожки были скатаны ночью и выброшены в окно. Внизу Паша рухнул под свитком, его чуть не раздавило.

Долг был погашен, и Наташа с облегчением проводила “брата” в Шереметьево.

Через два года Королев обнаружил себя в шлюпке у северо-восточного окончания набережной Копенгагена. Охапка тюльпанов пылала на корме. Стальное море тянулось в небо, горизонт кружился заводскими трубами, мышиный эсминец выходил на рейд, над ним вертелся локатор. Отчаянно загребая веслами воздух, Королев кружил перед скалой со статуей Русалочки. Неупорядоченно табаня, он попытался пришвартоваться. Попробовал еще раз, окунулся по плечо в ледяную воду. Умылся, перевел дух и снова занялся швартовкой. Наконец бросил весла, зашвырнул скульптуре в ноги цветы, достал из-под скамейки спортивную сумку — и охапками взметнулись вверх скользкие стопки целлофановых упаковок с отменными польскими лосинами…

Королев откинулся навзничь. Низкое рыхлое небо поползло над ним, как тафта на крышке гроба.

Вечером следующего дня он радостно шел по берегу Клязьминского водохранилища, пешим ходом покрывая обратную дорогу из шереметьевского аэропорта в Долгопрудный. Огромные лопухи, шатры и колоннады зарослей медвежьей дудки скрывали его рост. Быстроногим лилипутом он входил в травяные дебри, будто съеживаясь перед накатывающим валом будущей пустоты.

XL

Пока он был в Дании, Наташа с Борей поженились и отбыли в Калифорнию.

Королев сменил кафедру, засел за диссертацию.

Однако через месяц остыл и погрузился в дрему. Жил он уже не в Долгопрудном, а в аспирантском общежитии — небольшом флигеле на территории академического института. Дворцовый английский парк с прудом и эрмитажем скрашивали и усугубляли меланхолию Королева.

День напролет он бродил по дорожкам прекрасно расчерченного парка. Сначала обдумывал диссертацию, потом просто чутко блуждал, внимая сложной топологии паркового пространства. Внимательно наматывал на себя кокон траекторий своих прогулок, линий выверенности ландшафта: предоставлял глазу предаться партитуре элементов паркового ансамбля — искусной последовательности, с какой открывались перспективе пилонные ворота, лучевые клумбы, мостки, беседки, павильоны, церковка, Конный двор, Чайный домик, полянки, холмики, дорожки, аллеи.

Он садился на берег пруда, курил, скармливал булку двум чахлым лебедям и селезню. Бешеный селезень, яркий, как обложка журнала, наскакивал, поднимая бурную воду, хлопотал, щипался, мотал шеей, как помелом, ряпая вокруг хлебную тюрю. Лебеди, похожие на худых гусей, отплывали переждать буяна.

В 1945 году по приказу Берии усадьба Голицыных была передана физикам-ядерщикам. Здесь был создан один из центров разработки атомного оружия: началось строительство атомного реактора. Позже институт стал одним из ведущих в отрасли по фундаментальным исследованиям строения ядра и физики элементарных частиц.

На обширной, почти нетронутой территории за дворцовым комплексом скрывался линейный ускоритель, давно не действовавший. Он размещался в пустынном корпусе, в зале с чередой иллюминаторов, шедших под потолком по периметру. Вот это храмовое освещение над задичавшими внутренностями “ядерного” ковчега, над коленчатыми, величественными, как стылое колебание звука в органном строе, как раз и привлекало Королева. Он всходил ареной, взбирался в бельэтаж, садился повыше на стопку опечатанных ящиков, похожих на такие, в каких хранят артиллерийские снаряды, закуривал, читал, поглядывал по сторонам. Динамичная пауза, полная драматичного беспорядка, занимала его взор. Умный хаос разнообразного хлама в зале ускорителя выглядел панорамой поля битвы. Груды твердого желтого пенопласта, взгорки и холмы брезентовых чехлов, скрывавших экспериментальные установки, клети детекторов, спеленутых в мотки и косички проводов, обставленных стойками с осциллографами и пыльными терминалами, — все это взметывалось и расходилось в конусе кильватерной волны, рассеченной бронированной тубой линейного ускорителя.