Вкус свежей малины - Изабеля Сова

– И что теперь?

– Остается ждать. Может, я успею прежде защититься, – сказала Эва. Но как-то без всякой уверенности.

– Послушай, подруга, не хочу тебя расстраивать, но припомни, что выпало тебе дальше. Неприятности с брюнетом из-за шутки, а потом большие огорчения из-за большой любви.

– Тебе обязательно нужно довести меня до стресса? – Эва принялась сосать кончик большого пальца. Она всегда так делает, когда обеспокоена.

– А директор-то красивый?

– Примерно как твой Губка.

– Ты же всегда говорила, что красота – это не самое главное. Хорошо, хорошо, больше не буду. В крайнем случае перейдешь в другой институт.

– В третий раз?

– А может, предсказание не исполнится.

– Пока что все исполняется.

– Послушай, Эва, – оживилась я, – это же значит, что Рафал позвонит! И что мы встретимся!

14.04. Только вот когда мы встретимся? И когда он, черт бы его драл, позвонит?

17.04. Весна, а у меня, как обычно, депрессия. Снова пошла на прием к Губке.

– Я только за рецептом, – уже с порога объявила я, – так как вижу, что у вас полно работы.

– Приветствую, Малинка. Что на этот раз?

– То же самое, весенний упадок настроения. Лежу в постели, гляжу в потолок и беспрерывно думаю о сладостях. Словом, депрессия. Потому и пришла к вам за килограммом прамолана.

– Прамолан, – задумался он, рассматривая ногти на левой руке, – хорошее, проверенное лекарство, но, быть может, мы попробуем что-нибудь новенькое?

– Можем попробовать, – пожала я плечами, – лишь бы не продукцию «Черного Тигра».

– О боже! Даже не вспоминай, – схватился за голову Губка. – Как подумаю, что я мог тебя загубить…

– Ну, сразу уж и загубить. Просто я немножко побегала по стенам. По крайней мере, у бабушки генеральную уборку произвела. А сейчас… Мне рукой неохота шевельнуть, не то что метлу взять.

– Погоди. Вот начнешь сейчас принимать флуоксетин…

– Прозак? – удостоверилась я. Губка кивнул. – Отлично. На праздники мне будет в самый раз чего-нибудь покруче. Нутром чувствую, что будет нелегко.

25.04. И было. Во-первых, по причине Рафала. Он уже не позвонит, потому что дело, которое у него было ко мне, отпало. Это все, что я могла вытянуть из Иолы. Она опять его встретила (почему всегда она?). Он вновь спрашивал про меня. Иола напомнила ему о звонке: «Ты собирался ей позвонить». – «Это уже неактуально», – ответил он, но развивать тему не стал.

Что и почему неактуально? Стоит ли мне жалеть, что я послушалась Эву? Может быть, если бы я ему позвонила, мы снова были бы вместе? Я думала об этом все праздники. Изводила себя, расстраивалась. Не помог даже прозак, тем более что возникла еще неприятность в обличье папаши. Я знала, что он опять все напортит. Знала, едва он к нам вернулся.

Возвращение блудного отца

– Хеня, я всего лишь задала тебе вопрос, – промолвила бабушка. – Не надо сразу устраивать истерику.

– Но я хочу!!! – взвизгнула мама.

Если бы папаша ее сейчас увидел… К сожалению, он отправился в Германию за своими шмотками. Я сидела в комнате Ирека. Мы подслушивали бабушкины попытки поговорить с мамой. Ей тоже не понравился план с возвращением папаши.

– Ну хорошо, поплачь, поплачь, – сдалась бабушка.

– Благодарю за разрешение. – Мама высморкалась в платочек.

– Бабушка не хочет тебе ничего плохого, – выглянул из комнаты Ирек. – Просто мы все беспокоимся. Отец однажды уже оставил тебя без гроша…

– А сейчас у него есть шанс восполнить это! Знаешь ли ты, что чувствует одинокая женщина с двумя детьми?

– Не очень, у меня нет детей, – отвечал Ирек.

– Не знаешь, – продолжала мама, – и даже представить себе не можешь. Борьба за выживание, помощи ниоткуда, поддержки никакой нет. Мать, которая не понимает тебя.

– Вот это-то как раз я могу себе представить, – пробурчал братец и быстренько ретировался в спальню.

К счастью, мама, всецело под впечатлением трагической картины своей одинокой жизни, не уловила намека.

– И с мужчинами мне не везло. Сперва Марек, научный сотрудник, а в свободное время художник. – Слово «художник» мама произнесла с нескрываемым презрением. – Но главное, жуткий кобель. Стоило ему увидеть юбку, и он сразу пускал слюни, что твой боксер. Но если бы дело кончалось только слюнями. Возвращаюсь я как-то домой, а он в кухне с Кабатовой. Он в моем переднике, а эта толстуха лежит в одних босоножках на столе на кухонной доске и вся в муке. Рядом скалка.

– Ей что, обязательно все это рассказывать? – шепнул мне Ирек.

– Тихо, – зашипела я, – не мешай. Я почти ничего не слышу.

– Ты шутишь, – изумилась бабушка. – С Кабатовой?

– А ты спроси ее, как в восемьдесят седьмом она с Мареком лепила вареники. Увидишь, как она краской зальется. Теперь-то ей стыдно. А тогда? Кабатова сразу сбежала к себе наверх. Я в слезы, кричу: «Ты, извращенец!»

– А Марек?

– Марек надел брюки, отряхнулся от муки и спокойно так отвечает: «Я же тебе говорил, что каждый художник – извращенец». – «Но не каждый извращенец – художник», – парировала я. «А ты не могла бы не устраивать сцен? Мещанка». – «Это я устраиваю сцены? Я?» – заорала я.

А он: «Я тут ничего не могу поделать, это природа. Тебе что-нибудь говорит теория эгоистического гена?» – «И поэтому ты должен был завалить Кабатову? На мою кухонную доску? Этому ни в какой теории оправдания нет!» Я схватилась за скалку и как замахнусь. Он едва успел в туфли вскочить. И оставил меня одну с детьми. Жуткий эгоист.

– Ненадолго, потому что в восемьдесят восьмом ты в отпуске познакомилась с Лешеком, – напомнила ей бабушка.

– Грязнуля, – возмущенно бросила мама. – Сколько раз я его просила, чтобы он облегчался на работе. «Ты что, не можешь подождать до семи? Тебе обязательно нужно провонять всю квартиру?» – говорю я ему утром. А он с обиженной физиономией отвечает, что не собирается мучиться. Полчаса, видишь ли, не мог потерпеть. В лагерях люди и не столько терпели. Если бы ему грозил расстрел, то и сутки бы вытерпел.

– Но, может, он и вправду не мог, – вступилась за него бабушка. – Может, у него, к примеру, понос был.

– Так пусть бы жрал рис, – закричала мама. – Когда хочешь, от всего можно найти средство! Но он не хотел! Предпочел сбежать!

– В очередной раз физиология одержала верх над любовью, – философски заметил Ирек.

– А потом был Юзефат. – продолжила перечисление мама. – Страшно капризный. Я подаю ему обед, а он ковыряет вилкой и рассматривает каждое зернышко. «Что это за рис? – передразнила она тоненький голосок Юзека. – А мясо какое? Свинина? Я ее не ем. С какой стороны ты нарезала огурец? С темной? Вот потому он горький. А что, морковку нельзя было еще кривей порезать?»