Подсказок больше нет - Светлана Волкова

«Зачем я здесь? — в который раз спросила себя Кэт. — Может, Доб прав, я слишком ведусь на свои эмоции? А если хочу быть настоящим джибобом, то надо „отпустить“ ситуацию, мне ведь должно быть „пофиг“».

Да нет, с «пофигом» у Кэт ну совсем пока не получалось. «Начнём с постулата „делаю, что хочу“. Хочу быть сейчас здесь? Хочу. Всё. Точка. А „зачем“ придёт само. Я не обязана отчитываться даже перед собой».

Только диалог с «Катей внутренней» вырулил к самооправдательному финишу, как на ступенях бизнес-центра появилась девушка. Кэт отметила, что хорошенькая. «Ну, не в моём вкусе, конечно, но для остальных вполне». Девушка не вошла внутрь здания, осталась на бетонной лестнице, пригладила растрепавшиеся длинные светлые волосы и посмотрела на часы.

«Неужели та самая Маша? — подумала Кэт. — Сколько ей лет?»

Все люди старше двадцати пяти были для неё дремучими стариками, эта же мамзель даже ей показалась чересчур молодой. Похожа на Марьянкину сестру, только смазливей, а та на первом курсе института. Значит, лет девятнадцать-двадцать… Нашла себе папика!

Папика… Впервые это слово было примерено к её отцу, к её собственному обожаемому папе!

Незнакомка закурила. С того места, где стояла Катя, спрятавшись за грязную «Газель», было видно, как она мнёт тонкими пальчиками сигарету, нервничает. Ждёт кого-то.

Ждёт!

Кэт ещё раз взглянула на тёмные окна бизнес-центра и вновь окунулась в душащую волну нездоровых догадок. Вынула мобильник, набрала номер «Маша рабочий». Гудок — и сладкий голосок проворковал: «Компания „Диалог Плюс“, оператор Татьяна. Чем я могу вам помочь?». Катя нажала «отбой». Нет, она не дура, понимает, что в этом грёбаном «Диалоге» операторов, наверняка, не по одной штуке. Но всё же…

«Маша мобильный» отозвался мелодией из последнего альбома Земфиры. Любимой Катиной мелодией. Девушка у дверей бизнес-центра встрепенулась, открыла сумочку и принялась суматошно в ней копаться. На ступени полетела «дамская чепуха»: салфетки, косметичка, квитанции, сигаретная пачка. Кэт положила телефон в карман и молниеносно подскочила к ней, подбирая выпавшее.

— Я помогу.

— Ой, спасибо! — девушка улыбнулась. — Чёртов мобильник! Никогда не найти! Алло! Алло! Говорите!

Катя пальцем в кармане нащупала кнопку «отбоя».

— Вот так всегда! — девушка приняла из рук Кэт свою косметичку и провела тыльной стороной ладони под глазами. Только тут Катя заметила, что она плакала. Тушь чёрными кляксами предательски пометила её почти детское личико, проложила тёмную трассу на бледной щеке.

Кэт боролась с эмоциями. С желанием назвать её по имени и высказать всё, что думает, обидными, дерзкими, ранящими словами.

— Если вы к банкомату, — девушка кивнула на стеклянные двери здания, — то он у них уже дня три не работает.

На «вы» называет, интеллигентная… Катя скользила по ней колючим взглядом, не смущаясь, откровенно разглядывала. Девушка повернулась к ней спиной и принялась стирать следы слёз, выверяя нечёткое отражение в дверном стекле.

Кэт представила, как берёт гранёный клинок, а лучше тонкий нож для колки льда — в каком фильме она это видела? — и всаживает его в узкую гибкую Машину спину. Врагиня сводит лопатки, выпрямляется стержнем, словно хочет оторваться от земли, но некрасиво падает на бетонные плиты, выгибается мостиком, судорожно дёргая длинными холёными ногами…

Или иначе, проще. Автокатастрофа. Да, так лучше. Судьба решает сама. Никто не виноват.

Катя проживала эпизоды смерти ненавистного человека во всех подробностях и не очень-то задумывалась о том, смогла бы она убить по-настоящему. Да что убить? Ударить, просто коснуться Маши рукой. Смогла бы?

Нет.

Она взглянула наверх. Окно кабинета мужчины, из-за которого сегодня плакали два небезразличных ему существа, погасло, и через минуту Павел Петрович показался в дверях. Катя снова спряталась за «Газелью», стояла в оцепенении и думала о том, что до джибоба ей далеко. Джибоб, как говорил Костик, ничего не испытывает «слишком сильно». Любовь его ровная и гармоничная (а так бывает?). А ненависть — вообще не джибобское чувство. Ничто не должно влиять на жизнь джибоба так, чтобы он испытывал подобные сильные эмоции. Ни одно событие или явление не может задеть или обидеть настоящего джибоба.

Да, она — не джибоб. Её смогла обидеть эта девица. Сильно обидеть, посягнув на самое дорогое — на её отца.

Павел Петрович обнял Машу, прошёл с ней к машине, где они долго сидели и разговаривали. Точнее, говорила, в основном, она. Катя из своего наблюдательного пункта видела, как та вновь трёт ладонями щёки. Отец молчал, лишь иногда прикасался к её плечу. Девушка показывала на экран телефона. Катя поняла: когда она звонила ей на работу в первый раз, номер высветился, и Маша забила его в память своего мобильника. С какой-нибудь пометкой «хамка-дочка» или что-то в этом роде, чтобы не отвечать на звонок. Теперь вот жалуется отцу, а он лишь тихонько покачивает головой, не спорит с подругой, не возражает.

Кэт набрала номер Павла Петровича, увидела, как он, взглянув на экран, вышел из машины. Не хочет нервировать любовницу.

— Доченька, как ты?

— Всё хорошо, пап. Занимаюсь. Нужна твоя помощь по геометрии.

— Я буду через полчаса.

Павел Петрович сел в машину, вставил ключ в щель зажигания, и автомобиль плавно двинулся с парковки. Маленькая чёрно-белая панда закачалась, как стрелка метронома. Кэт прикинула: полчаса — маловато для свидания. Значит, он отвезёт кралю куда-то недалеко и вернётся домой. Дождавшись, когда машина исчезнет за поворотом, Катя поспешила к метро.

Костик ждал её во дворе, на детской площадке. Сидел, едва втиснувшись в сидение малышовой карусели, и лениво перебирал ногами по мокрому гравию. Карусель, тяжело и обречённо скрипя под его весом, медленно вращалась по кругу.

— Ты почему на звонки не отвечаешь? Я замёрз совсем! — буркнул Костик, завидев Кэт.

— Что ты тут делаешь? — удивилась Катя.

— Навестить пришёл. Проверить, пошёл ли корм в коня.

— Не поняла.

— Ну, хочу удостовериться, что ты правильно понимаешь джибобство. Без отклонений.

— А что, с отклонениями нельзя? — прищурилась Кэт.

— Нельзя. Так вот секты разные и появляются. Нам этого не надо.

Кэт всё ещё пребывала в своих мыслях и не понимала, чего он хочет.

— Угости чаем, что ль, — Костик вылез из узкого карусельного креслица и, обогнав Кэт, пошёл к её парадной.

— Ладно. Так сам бы и зашёл, подождал меня дома. Чего мёрзнуть-то? Бабушка бы пирогами накормила.

— А номер квартиры я знаю?

Ну да. Они знакомы-то всего ничего. А у Кати было ощущение, что дружит с Костиком лет сто.

Они погуляли с Бубой, потом устроились на кухне, с аппетитом ели пирожки и проговорили целый час. Кате стало немного легче. Будь она одна, заперлась бы в комнате и ревела, проклиная Машу. Задушила бы новорожденного джибоба, поселившегося внутри неё.

А легко ли на самом деле «жить своей жизнью и не вмешиваться», как говорит Костик? Ведь отец — часть её жизни, и часть немаловажная. Получается, что эта «своя жизнь», которой «следует жить», содержит в себе и отца, и Машу, и все Катины страхи и чувства — потому что они связаны с отцом.

Голова пошла от этой философии кругом, и только около десяти вечера Кэт вдруг спохватилась: Павел Петрович сказал ей, что будет «через полчаса». Обманул?

— Он наврал мне! Наврал! Он сейчас с этой дрянью!

Костик тяжело выдохнул. Битый час они беседовали, а толку нет. Ну что за упёртая девчонка!

И тут на кухню вошла бабушка, бледная и испуганная.

— Катюша, ты только не волнуйся…

У Кэт закружилась голова.

— Катенька… — бабушка подыскивала слова.

— Что, что, ба-а?! — крикнула Кэт.

— Только что позвонили по городскому… Авария… Папа в больнице.

Костик увидел, как Катя в один миг словно осунулась, сгорбилась, стала маленькой, будто кто-то выпил её.

— Жив он, жив, Катенька! Я поеду сейчас… Вы дома оставайтесь.

Катя подошла к бабушке, дотронулась до её плеча, словно хотела убедиться в том, что та не призрак, и молча отправилась в прихожую. Надела куртку, зашнуровала ботинки.

— Хочешь, поеду с вами? — спросил Костик.

— Нет.

— Да правда! Вы — женщины, нервничать там будете, истерить, нужен кто-то с холодной головой.

— Спасибо, Доб. Дорогого стоит! — как-то очень спокойно проговорила Кэт. — Но это моё… Только моё…

Скамьи возле операционной — длинные, чёрные — как будто специально придуманы кем-то, понимающим в трагическом натурализме жизненной пьесы. Бутафоры-реквизиторы, чтоб их! Сколько тут сижено теми, для кого ожидание было равносильно собственному дыханию, кто сотни раз бубнил все известные молитвы и сочинял новые! Спина устаёт, хочется облокотиться на что-нибудь. Крашеная стена холодит лопатки и шею, но выпрямиться уже нет никаких сил.