Быть Босхом - Анатолий Королев

Оставьте его... и отказался подписывать протокол очной ставки, вообще выводя меня за рамки следствия.

Небожитель...

Литовский крестьянин одним взмахом серпа проник в душу пижона, который павлином стоит на вершине башни слоновой кости посреди моря бишкильской кровищи, устремив взор из СССР в даль средневековья.

Бригада прокуратуры через месяц интенсивных допросов начертила карту бишкильского стойла. Оказалось, что гауптвахта Стонаса была далеко не самым жестоким бесовским бичом насилия.

Лагерь был в кровь истоптан конницей злобы.

Из закрытого доклада, который мне выдали на час под расписку для чтения, я узнал про то, что власть в зоне держал садист рядовой Фрунджян и его банда, от жестокостей которых тоже страдали десятки солдат.

Шутки Фрунджяна:

облить спящего бензином и поджечь, а потом набросить одеяло и сбить пламя с кожи, чтобы она не успела обгореть, или вбить незаметно в стул вахлака иглу и усадить на укол, или помочиться в графин и заставить пить шурика до состояния рвоты, или затея "чмок": тебе завязывают глаза и требуют целовать все, что поднесут к лицу, задницу, член или высохший кал на тарелке. Почему высохший? - чтобы ты не учуял запаха.

Настоящим филиалом Аида оказалось подсобное хозяйство дисбата, оттуда же в зону поступал пластилин, наркотик, который соскребается ложкой с голого потного тела, после того как наркоман нагишом побегает среди конопли, пачкая кожу пыльцой. Они умудрились вырастить втихаря делянку отменной густой конопли.

Но мимо.

По представлению прокурора были сняты со своих постов практически все командиры арестантских рот, начальник штаба и замполит, Стонас был увезен в городскую тюрьму и отдан под трибунал. Карающий меч навис над самим Охальчуком, он понуро поехал в Свердловск с повинной головой к командующему УРАЛВО и - бац! - вернулся на коне, раздувая ноздри от торжества. Ему влепили выговор с занесением в учетную карточку коммуниста, но оставили на посту исправлять допущенные ошибки.

Яро собрав в кабинет новых ротных дисбата и обновленный штаб, полковник гневно начал бессвязную речь о дисциплине, вскинул бессильно кулак, затем уронил голову на грудь и захрапел, - он был мертвецки пьян.

На этой свистящей ноте летящего лассо совещание оборвалось.

Черту аресту старшины сверхсрочника Стонаса и разгону батальонного штаба подвел капитан Самсоньев, который словно провалился сквозь землю и не появлялся в штабе все долгих два месяца, пока шла работа прокурорской бригады.

Мы увиделись с ним только в июне, золотым закатным вечером на проселочной дороге от лагеря к военному городку.

Капитан пылил к зоне на белой "Волге" и, увидев меня, просигналил.

Вышел из машины.

За эти два месяца он хорошо отдохнул, посвежел, нагулял животик. Сменил мужской одеколон "Спорт" на новый запах, более сладкий. Впервые он сам вел машину, а не вручил руль загадочной диве в погонах младшего лейтенанта. Кажется, он был в новенькой форме с парой золотых танков на бархатных лычках кителя. Особисты носили чекистский щит и меч только на парадной одежде.

Вот уж не ожидал, товарищ капитан, увидеть вас в прежних погонах, начал я.

Самсоньев легко подхватил принятый между нами иронический тон легких уколов.

Вы думали, меня повысят?

Вижу, вас никак не задели наши страсти.

Ошибаетесь, лейтенант, если б не вы, меня, может быть, и поперли как замполита и начштаба в шею пинками. Но сочли, что у нас хороший контакт.

Вы мне льстите, капитан. Впрочем, это в духе компетентных органов: делать из мухи слона, чтобы заработать хороший паек. Вынужден вас огорчить, вся ваша полочка в столовой пуста. Деликатесами потчевали прокуратуру.

Легкая тень набежала на лик гурмана.

Я это предусмотрел и кое-что захватил с собой.

Самсоньев иронично кивнул на заднее сиденье машины, где уютно покоилась внушительная коробка, придавленная сверху круглой жестяной банкой отборной астраханской селедки.

Не обольщайтесь, лейтенант, ничего не изменилось и не изменится, на место Стонаса найдутся новые химики. Вы думаете, что метла прокурора вымела дочиста?

Бросьте, капитан. Конечно, нет. Уверен, в зоне сменили лишь маскировку.

Правильно, все стало хуже. В зоне после изгнания фрунджянских волков власть захватила мелочь, саранча, крысы и гнус. А от гнуса нигде не спрячешься.

Я промолчал, потому что понимал - особист прав: любое дробление зла только увеличивает площадь гнета. Недаром Босх рисовал падших ангелов в виде комариного роя кровососущей нечисти. От оводов и мошкары грешному стаду спасения нет.

Единственная перемена, капитан, - полковник перестал приходить в штаб с любимым спаниелем. Бедняга Джерри скучает под присмотром домашних.

Завтра вас ожидает еще один собачий сюрприз. Мы убираем из охраны овчарок и закрываем псарню.

Товарищ капитан, Советский Союз давным-давно подписал международную конвенцию о запрете использовать собак при охране лагерей.

Одно дело наверху подписать, другое дело внизу приказать.

Что ж, эта новость стала еще одним знаком перемены злобной погоды над зоной, и я, пожалуй, впервые допустил в разговоре с Самсоньевым человеческую нотку.

Но, скажите, капитан, откуда такая ярость среди солдат? - сказал я почти про себя, только вслух... Еще пару лет назад все они были школьниками. Почему сверстники в зоне общей беды терзают друг друга, как одержимые бесом гиены?

Почему?

Признаюсь, ответ капитана Самсоньева я долгие годы практически не встречал ни в одной книге по этике и думаю, что честь этой формулы принадлежит его личному размышлению. Хотя отчасти его кредо было уже изложено в знаменитой работе австрийского биолога, лауреата Нобелевской премии Конрада Лоренца в 1963 году, за семь лет до нашей памятной встречи на проселочной дороге моей юности.

(Сама книга Лоренца "Das sogenannte bose" - "Агрессия или так называемое зло" - выйдет на русском языке только спустя сорок лет, в 2002 году).

Уловив смену иронии в голосе лейтенанта, Самсоньев помолчал, закурил и сказал:

Все дело в том, что человек не должен жить, как стадо, как скопище стойла и рынка. Нормальная единица гуманности - это большая семья. Тут гнездо милосердия и доброты, ласки к детям и почитания старших. Все, что свыше большой семьи, - шаг к взаимной ненависти. Община еле-еле выдерживает перегрузки, а город просто скопище всякой вони. Озлобление всех против всех началось в городах. Человек, как и приматы, биологически не выносит приближения к себе на расстояние ближе двух метров. Человек стоит на правилах львиного прайда или гарема горилл. Стоит только нарушить это кольцо обороны, как он превращается в волка. Шерсть встает дыбом на холке. Лагерь худший вариант такого вот скотского скопища. Совесть не выживает в сортирах, где все сидят орлами над дырками. Невозможно остаться наедине с собой. Люди притиснуты друг к другу, как крысы в клетке, их злость друг на друга естественна для одиноких царей.

Капитан помолчал.

Только расселив людей из коммуналок любых государств, мы можем уменьшить агрессию обороны и потребовать от них следовать голосу совести.

Ого, да вы анархист, мой капитан, подумал я, но ничего не сказал.

Тем временем капитан садится за руль и пылит на машине в вечернюю даль в сторону зоны, к заходящему солнцу, которое горой тусклого золота еще милосердно заливает мир уральских полей и лесов.

Конрад Лоренц:

"Есть веские основания считать внутривидовую агрессию наиболее серьезной опасностью, какая грозит человечеству в современных условиях".

Стонас прислал мне единственному два письма из тюрьмы (его приговорили к четырем годам лишения свободы).

В первом письме в конце лета он жаловался на тяготы тюрьмы, на тесноту в камере, писал, что ему снится хутор, сестры, мать и отец, цинично намекал, что нашел дружка, который скрашивает скуку. Вспоминал с тоскою дисбат, о-ля-ля! Карты и охоту на уток, когда я, окликнув, случайно спас Стонаса от пьяной дроби капитана Бакрадзе, который жахнул в кусты, целя в селезня, и дробь жадно просвистела над нами свинцовым плевком.

А в конце листочка сделал приписку: ты не думай, мой друг вовсе не жопник, а рассказывает по часу в день классный роман про французского графа Монте-Крысу, который был капитаном на корабле, хотел жениться на испанке, но его подставили в доносе дружки. И вот он нашел клад в тюряге, в камере одного психа-священника, и сейчас лежит вместо него на кровати в похоронном мешке, спрятав кисет брильянтов во рту...

Стонас спрашивал, что это за французский роман и не врет ли баюн, может, сам все сочинил?

Второе письмо пришло уже через год, под Рождество. Старшина писал в куцей новогодней открытке, что справедливость восстановлена, опыт губы пригодился, его сделали в тюрьме начальником изолятора для штрафников, и теперь уж он отольет гнусу хлоркой за все свои унижения. Пойми, подчеркнул он ручкой, ворье надо давить, исправит вора только позор.