Нить курьера - Николай Никуляк

Хохваген давно знал о разработанной в недрах западногерманской разведки агентурной операции «Добыча» и смутно догадывался, что теперь план этой операции хотят увязать с планом Брауна, предоставив Хохвагену роль отвлекающей силы.

Такое стечение обстоятельств вселяло в него надежду на быстрое освобождение, и он заверил обоих шефов, что сумеет справиться со своей ролью.

После суда Хохвагена вновь посетил шеф Си-Ай-Си и предложил ему собственноручно отпечатать на привезенной пишущей машинке текст письма в Советскую комендатуру города М., вблизи от которого он должен будет отбывать наказание. Было условлено, что письмо попадет адресату по истечении одного-двух месяцев после заключения его в тюрьму.

Одновременно, с той целью, чтобы создать для русских обстановку поспешности, Хохваген после одного-двух месяцев пребывания в тюрьме, должен будет заявить о своем желании перевестись в другую тюрьму в американской зоне. К сожалению Хохвагена, его письмо не попало в контрразведку, как это было предусмотрено планом, и им занялись обыкновенные офицеры по денацификации.

Когда он понял, что их интересует главным образом обвинительная сторона дела и что он попал таким образом в новую, еще более опасную для него ловушку, то, не раздумывая, решил бежать. Явившись к Хеттлю и желая возвысить себя By его лице, заверил своего шефа в том, что завербован советской контрразведкой и что его дела идут так, как всем им хотелось. Затем они засели за подготовку различных вариантов дезинформации для советских органов контрразведки.

Дальнейшие события развивались в обстановке крайней нервозности и подозрительности. Видя, что замысел не оправдался и все его расчеты рухнули, Хохваген, тем не менее, под напором своих шефов, должен быд однажды сказать, что пора действовать.

При этом он рассчитывал лишь на случайную удачу. Тут-то и нагрянули в город М. и Химмельрайх Эльза, и Вайтман Францль, и Вайс Генрих, и еще кое-кто.

Но, как потом выяснилось, американцы проявили наглую хитрость даже к своим друзьям. Объявив разведкам своих союзников о начале операции «Добыча», они не торопились с вводом своей агентуры, а когда увидели, что многие агенты друзей потерпели провал, заподозрив что-то неладное, вообще приостановили дальнейший ход операции.

Хохвагену показалось, что шеф Си-Ай-Си и Хеттль подозревают его в двойной игре.

На встрече с доктором Хеттлем Хохвагену было предложено немедленно перебираться в Западный Берлин по той причине, что его работа в Вене считалась безысходно проваленной.

По всему поведению Хохвагена чувствовалось, что он сломлен и если развязал язык, то из тщетной надежды на то, что судьба может еще раз отнестись к нему благосклонно.

ГЛАВА IV

— Ознакомьтесь с этим досье, этот тип становится опасным, — обратился ко мне Федчук, как только я переступил порог его кабинета, куда пришел по вызову. — Готовьте по делу активные мероприятия.

Он подошел ко мне, посмотрел на меня в упор и продолжал назидательно:

— Только не горячитесь, не спешите. В нашей профессии осторожность — не трусость, а высшая форма храбрости.

Федчук сел снова. Я подошел к нему, и он передал мне довольно тощую папку с надписью: «Резидент. Контакты с советскими военнослужащими».

— Берясь за дело, прежде всего попытайтесь отчетливо представить себе весь ход событий, кроющийся за скупыми строчками документов, — говорил Федчук, внимательно глядя мне в глаза. — Вживайтесь в дело, ищите объяснения всему тому, что пока еще не совсем ясно. Домысливайте и стройте версии, а принимать решения будем вместе.

Сказав это, он улыбнулся и встал, давая понять, что разговор окончен. Вернувшись в свой кабинет, я долго смотрел на лежавшую передо мной папку — первое порученное мне дело. Переворачиваю обложку. С первой страницы на меня смотрит фотография молодого человека с повязкой на лбу. Волосы светлые, лицо овальное. Черты его лица крупные и правильные. Вероятно, его старили глаза — холодные и строгие, их взгляд был взглядом человека, знающего себе цену и умудренного жизнью. На плечах пыльник, на груди небрежно перекинутый шарф. С виду ему можно дать не более тридцати лет. Внизу надпись: «Зарницкий Франц, беженец из Чехословакии, по профессии художник».

Здесь же был указан и его адрес в первом районе Вены, и краткое описание образа жизни. Следующие четыре листа были заполнены объяснением лейтенанта воинской части Кострова. По этому объяснению нетрудно было представить себе картину грехопадения лейтенанта.

Нарушив требования командования, лейтенант забрел поздно вечером в ночное кафе «Будапешт». Быстро опьянев, — он попросил оркестр исполнить популярную австрийскую песенку, а затем под одобряющие возгласы присутствовавших австрийцев спел ее довольно приятным тенором. Потом он спел еще несколько песен, в том числе знаменитые «Очи черные», вызвавшие восторг подвыпившей публики.

Он уже рассчитался с официантом и оркестром и собирался уходить, когда увидел перед собой молодого улыбающегося незнакомца с листом нотной бумаги, на котором был нарисован его портрет во время исполнения песни.

— На память, — почти без акцента услужливо произнес незнакомец и добавил: — от Франца.

Присев к столу, он быстрыми уверенными штрихами закончил рисунок и, передавая лейтенанту свой дар, подкупаю- ще предложил:

— Давайте выпьем… за искусство!

Тотчас же заказал коньяк и расплатился.

В затуманенной памяти лейтенанта сохранились весьма скудные воспоминания о Зарницком. Он припоминал, что Франц называл себя чехом, говорил ему, что окончил Пражскую Академию Художеств, что в Вене существует на средства от продажи картин.

Проснулся лейтенант в чужой квартире. Под боком лежала девушка.

Но зато с этого момента память лейтенанта оказалась настолько острой, что он запомнил все, что еще с ним произошло.

«Заметив, что я проснулся, — писал далее лейтенант, австрийка заговорила:

— Мы любить, хочешь, хочешь?

Быстро одевшись, я направился к выходу, но в соседней комнате столкнулся с Францем. Он рисовал. Обернувшись ко мне, спросил, как отдыхалось, и, прощаясь, твердо сказал:

— Заходи без всякого стеснения и не считай себя должником. Мы коллеги и обязаны понимать друг друга. Тем более, что выпить и переспать с девушкой у меня так же легко, как в Париже.

Он щелкнул пальцами над головой и крепко пожал мне руку».

К материалам дела был приобщен и пакет с портретом лейтенанта, подаренным ему новоявленным художником. В нижнем левом углу жирным шрифтом были выведены три буквы: «Фр. 3.» — Франц Зарницкий.

Далее шло несколько стереотипных заявлений жителей офицерского городка, в которых сообщалось о том, что их квартиры неоднократно посещала черноглазая и черноволосая австрийка, предлагавшая купить натюрморты. Но только один из числа всех этих заявителей, пожилой подполковник, утверждал, будто бы в нижнем левом углу картин стояли инициалы «Фр. 3.».

Остальные жители, по, их словам, не рассматривали картин.

К моему дальнейшему огорчению, описанная свидетелями внешность девушки, продававшей картины, совершенно не совпадала с внешним видом австрийки, известной теперь лейтенанту, которую он обрисовал голубоглазой блондинкой.

Последним документом в деле было подшито анонимное письмо. Его автор сообщал, что проживающие в Вене Зарницкий Франц и его натурщица Эльфи шпионят против русских.

Автор высказывал предположение, что Эльфи завлекает офицеров, которые остаются с ней до утра, а Франц тем временем фотографирует их документы.

«Хотя он и дипломированный художник, — заканчивал свое письмо неизвестный, — нарисованные им картины почти не имеют спроса. Рисует он больше для вида, маскируя этим занятием шпионаж».

На этом документы дела заканчивались.

«Да, маловато», — подумал я.

На следующий день я решил лично познакомиться с незадачливым лейтенантом Костровым и пригласил его к себе. Но он настолько растерялся и, видимо, перетрусил, что не мог дать вразумительного ответа даже на такие вопросы, как назначал ли ему Франц встречу, интересовался ли его службой.

Создавалось впечатление, что лейтенант кое-что выболтал Францу, но что именно, не помнил даже сам и теперь опасался неприятных последствий.

Перелистывая вновь и вновь все материалы дела, я никак не мог понять и объяснить того, почему молодой чех, на глазах у которого советские воины освободили его родину, стал нашим лютым врагом. Было уже поздно, мысль работала вяло, картины смешивались, терялись и не увязывались одна с другой. Взглянув на часы, я решил отправиться спать.

И только утром, проснувшись чуть свет и мысленно вернувшись к своим заботам, я увидел перед собой, как наяву, все то, что безуспешно искал весь вечер.