О судьбе и доблести - Александр Македонский

Разве при жизни ее не потерпели мы обиды более горькой и не больше страдали бы, попав в руки врага жестокого и свирепого? Честные ли отношения заставили юношу воздавать жене врага такой почет?»

Он еще говорил, когда Терей повалился ему в ноги, умоляя замолчать и ни Александра не обижать, ни умершую сестру и жену не позорить, а себя в своем несчастье не лишить самого большого утешения: считать, что он побежден человеком, природа которого выше человеческой. Он должен уважать Александра, который выказал по отношению к персидским женщинам больше целомудрия, чем в отношении персов храбрости.

Евнух поклялся в этом страшными клятвами и стал рассказывать вообще о самообладании и великодушии Александра. Дарий вышел к своим приближенным и, воздев руки к небу, стал молиться: «Боги моего рода и моего царства! Дайте мне восстановить Персидское царство в том же благоденствии, как я его принял; да одолею я Александра и воздам ему благодарностью за то добро, которое получил я от него для своих близких, находясь в несчастье.

Если же настал час гибели для Персидского царства и суждены возмездие и перемены, пусть тогда никто, кроме Александра, не воссядет на престол Кира». Большинство писателей так рассказывают об этом случае и приводят эти слова.

Александр, покорив всю страну до Евфрата, устремился на Дария, шедшего ему навстречу с миллионной армией. Кто-то из друзей рассказал ему о забавном происшествии: обозная прислуга затеяла игру; разделились на две партии, предводителя и главу одной назвали Александром, а другой – Дарием и стали сначала метать одни в других комья земли, потом драться врукопашную, а под конец страсти до того разгорелись, что пошли в ход камни и палки; многих едва удалось утихомирить.

Услышав это, Александр приказал вступить в единоборство предводителям. «Александра» он вооружил сам, «Дария» вооружил Филота. Войско смотрело, полагая происходящее неким предзнаменованием будущего. Поединок был жестоким; «Александр» одолел и получил в подарок 12 деревень и право носить персидскую одежду. Рассказал об этом случае Эратосфен.

Большое сражение с Дарием произошло не при Арбелах, как пишут многие, а возле Гавгамел. Слово это в персидском языке означает «верблюжий хлев»: кто-то из древних царей, спасаясь от врагов на дромадере, оставил дромадера здесь, назначив на его содержание доходы с нескольких деревень.

Перед началом мистерий, справляемых в Афинах, в месяце боедромионе[39] случилось лунное затмение. В одиннадцатую ночь после затмения войска оказались в виду друг друга. Дарий держал своих солдат в полном вооружении; при свете факелов он объезжал полки. Александр дал македонцам отдохнуть, а сам вместе с прорицателем Аристандром перед палаткой свершал какие-то тайные священнодействия; принес он жертвы и богу-Устрашителю.

Вся равнина между Нифатом и Гордиейскими горами сверкала огнями варварского стана; оттуда, словно из морской бездны, слышался смутный гул и шум. Старший из друзей, и особенно Парменион, пораженные количеством вражеского войска, рассудили между собой, что тяжело и трудно будет отразить такую силу среди бела дня.

Когда царь окончил священнодействия, они подошли к нему и стали уговаривать напасть на врага ночью, когда весь ужас предстоящего сражения скроется во мраке. Александр произнес свой достопамятный ответ: «Я не ворую побед». Некоторые сочли его ответ шуткой, мальчишеской и глупой ввиду такой опасности, но, по мнению других, он свидетельствовал и о спокойном мужестве в данный момент, и о правильном учете грядущего.

Александр хотел отнять у Дария, в случае его поражения, повод отважиться на дальнейшее сопротивление; нечего было бы слагать вину на ночной мрак, как раньше на горные теснины и море. Дарий, располагая такими силами и такой страной, не прекратил бы военных действий по недостатку вооружения или людей: он должен был утратить гордость и надежду, будучи изобличен поражением в открытом бою.

Когда «друзья» ушли, он, как рассказывают, лег в палатке и, вопреки обыкновению, проспал весь остаток ночи глубоким сном, так что пришедшие к нему на заре военачальники в изумлении сами от себя отдали приказ по войску: прежде всего позавтракать. Время, однако, не ждало; Парменион вошел к нему и, став около постели, назвал его дважды или трижды по имени. Александр проснулся, и Парменион спросил: что с ним случилось?

Почему он спит сном победителя, а не того, кто собирается дать величайшее сражение? Александр улыбнулся: «А ты не считаешь, что мы уже одержали победу, избавившись от скитаний по огромной разоренной стране, когда мы преследовали Дария, убегавшего от сражения?» Способность рассуждать и уверенность не только перед битвой, но и в самой опасности обнаруживали его величие и собранность.

Левое крыло, находившееся под командой Пармениона, дрогнуло и начало отступать под нажимом бактрийской конницы, неистово обрушившейся на македонцев. В это же время Мазей послал всадников обойти фалангу и напасть на обоз. Парменион, теснимый с обеих сторон, послал к Александру сказать, что лагерь и весь обоз пропали, если он тотчас же не пришлет арьергарду сильной подмоги с передней линии.

Как раз в это время Александр подал своим войскам знак к наступлению. Получив известие от Пармениона, он ответил, что тот потерял голову и не способен соображать: в своем смятении он забыл, что победители прибавят себе все имущество врагов; побежденным же придется думать не о деньгах и рабах, а о том, как, сражаясь, пасть со славой и без укора.

Отправив такой ответ Пармениону, он покрыл голову шлемом; остальные доспехи надел еще в палатке. На нем была рубаха сицилийской работы, стянутая поясом, а поверх ее – двойной полотняный панцирь из добычи, взятой при Иссе.

Шлем был железный, работы Феофила, блестевший, как серебро; к нему прилажен нашейник, тоже железный, усыпанный драгоценными камнями; меч, подарок царя китейцев, был замечательной легкости и закалки (в сражении Александр привык действовать больше всего мечом).

Плащ на нем старинной работы Геликона, прославившего Родос, был роскошнее всей остальной одежды: родосцы поднесли его в дар царю. Он надевал его в бой. Выстраивая фалангу, отдавая приказания солдатам на учениях и на смотрах, он ездил не на Букефале, а на другом коне: Букефала он берег по причине его старости. Коня подводили Александру перед самым боем: он садился на него и сейчас же начинал атаку.

Он сказал большую речь фессалийцам и прочим грекам, которые ободрили его, с криком требуя, чтобы он вел их на варваров. С копьем в левой руке, воздев правую к небу, он, по словам Каллисфена, молил богов защитить греков и укрепить их, если он действительно сын Зевса. Аристандр-прорицатель в белом плаще, с золотым венком на голове ехал верхом рядом с Александром; он указал на орла, поднявшегося над головой Александра и направившего свой полет прямо на врага.