Негласная карьера - Ханс-Петер де Лорент

Миттендорф вручил обескураженному Поммеренке фотографии и магнитофонную пленку.

Техника записи была известна Рюдигеру. Микрофопы направленного действия позволяют сделать пригодную запись даже при закрытых окнах в квартире пятого этажа. Конечно, от мысли, что он не рогоносец, вроде бы легче. Но беспокойство осталось.

Зачем Барбаре эта женская группа?

Барбара и Бебель. Вот уж никак не вяжется.

– Молчишь, потому что нечего сказать. Пора подумать о семье, а то дождешься, что ее не будет.

Визгливый голос Барбары вывел Рюдигера из оцепенения. Она выскочила из комнаты. Через мгновение хлопнула дверь квартиры.

Первой реакцией был безотчетный страх. Барбара еще ни разу не убегала на улицу после ссоры. Да и Конни всегда ночевал дома. За сына он отвечал в любом случае. Позднее на смену страху пришло облегчение. Можно отдохнуть, не боясь, что тебя будут вновь и вновь распекать как мальчишку.

Такого скандала у них еще не случалось. Да, своим браком он недоволен. Но много ли вообще довольных?

К вспышкам гнева у Барбары он, собственно, привык. После перепалки она обычно хватала постель, сворачивала в узел, взваливала на плечо, будто мешки картошки, и отправлялась из спальни в гостиную. Да еще частенько хлопала дверью. Напоследок говорила:

– Ладно, хватит!

Все это ужасно раздражало Рюдигера. Его родители обходились без криков и хлопания дверьми, размолвки Вегенеров отличались сдержанностью. Впрочем, при четком распределении ролей размолвки вообще бессмысленны. Дед и он точно знали, что от них требуется. И делали свое дело. Или хотя бы соблюдали видимость. Ради мира в семье шли порой на хитрости, уловки. Так и жили.

В первые годы с Барбарой тоже не возникало особых проблем. Ее целиком занимали домашние обязанности, для заскоков попросту не оставалось времени. Он учился – она воспитывала сына.

Сына п домашнего хозяйства ей вполне хватало, поэтому Барбара и Рюдигер были довольны семейным укладом. Год тому назад, когда произошла первая крупная ссора, Барбара сама подтвердила это. Он уже тогда поразился ее агрессивности, враждебности. Речь шла о том, что ее жизнь исчерпывается ролью матери и домохозяйки. Рюдигер разозлился. Разве он виноват? Да, следовало бы повременить с ребенком, но ведь они оба радовались его появлению. А кто говорил, что хочет отдохнуть от вечерней школы? Барбара. Не он устроил мир так, что детей рожают женщины. Он бы и сам отдохнул, посидел бы дома с ребенком, сказал тогда Рюдигер. Тут-то Барбара и разошлась, так никогда прежде.

– Что значит сидеть дома и отдыхать? – Ее тонкий голосок пресекся и перешел на визг.

Рюдигер попросил ее говорить потише, чтобы не слышали соседи, но Барбара заголосила еще пуще:

– Плевать мне на соседей! Посмотрела бы я на тебя, как бы ты управился с ребенком и домом. Тебя и на неделю не хватило бы. Где ты был, когда Конни плакал но ночам? Я его кормила, перепеленывала. А ты дрыхнул себе. Кто глаз не смыкал над ребенком, когда у него зубки резались? Когда он болел? Может, ты, умник?

Рюдигер пытался ее утихомирить, сказал, что зато он зарабатывает им на жизнь, по это лишь подлило масла в огонь. Перечисление ее домашних дел оказалось чудовищно длинным, а слышно его было даже на первом этаже.

– А ты еще ноешь, что я мелочусь. Да ты сам омещанился, обуржуазился. Рюдигер А. Поммеренке! Шовинист – вот ты кто.

Темные глаза Барбары метали молнии. Голос ее срывался, но постепенно она взяла себя в руки.

Когда Барбара ушла из спальни, то Рюдигер, сидя на кровати, задумался над дзумя вопросами. Почему «обуржуазился»? При чем тут его имя и фамилия? Рюдигер А. Поммеренке. Может, она намекает на его новые визптные карточки? Да, заказывая их, он вставил для солидности это «А». Второе имя у Рюдигера было Артур, он почти забыл об этом. «А» придавало визитке значительность. Рюдигер заметил, что у многих знаменитостей указывается второе имя. Например: Джон Р. Кеннеди. Просто Джон Кеннеди не звучит. Так при чем тут «обуржуазился»?

И почему «шовинист»? Что она хотела этим сказать. До сих пор она таких слов вообще не говорила. Заснуть Рюдигер уже не мог. Он взял с ночного столика иллюстрированный журнал. Рюдигер знал по прежнему опыту, что достаточно с полчасика почитать и вся злость пройдет. Он умел отвлекаться. Но слово «шовинист» не давало ему покоя. Кстати, что же оно в точности означает?

Барбара в гостиной, можно незаметно вытащить с книжной полки «Словарь иностранных слов».

В словаре говорилось: «Шовинизм – ненависть к другим народам; разжигание национальной вражды, агрессивный национализм».

По своей работе Поммеренке знал, что понятие «шовинизм» смыкается для коммунистов с империализмом. При чем же тут он, Рюдигер? Жаль, нельзя попросить Барбару, чтобы объяснила. Скорей всего это жаргон феминистки, их бранное слово для мужчин.

Несмотря па умение забывать неприятности, Рюдигер чувствовал, что теряет почву из-под ног. Такой неуверенности в себе но было со студенческих лет. Он сходил на кухню, взял из холодильника пива, закурил, включил телевизор и сел перед ним, не глядя на экран.

Ему предстояли два тяжелейших дня. Больше времени нет. Два дня уже израсходованы. Завтра придется ехать в Кёльн, выслушивать болтовню Дегенкольба. А на следующей неделе надо передавать материалы Штофферсу. Теперь нужен покой хотя бы дома.

Философия жизни у Поммеренке проста. Есть две главные опоры – семья и работа.

Еще вчера казалось, что у него все в порядке и тут и там.

Теперь за завтраком, отхлебывая кофе, он видит, что опоры пошатнулись.

Надо сохранить хотя бы одну.

С работой это сделать проще.

10

Сделанный Рюдигером выбор профессии вызвал у Вегенеров полное одобрение. Дед, сам в прошлом государственный служащий, говорил об ответственности, о надежном жизненном обеспечении. Бабушка – проще: солидная работа.

В классном журнале против фамилии Поммеренке появилась запись о предполагаемой профессии – служащий финансовых органов. Правда, Рюдигер имел о них смутное представление. Но они казались чем-то могущественным, грозным, всесильным. И этого было достаточно.

Финансовых инспекторов все боятся. Фининспектор любого выведет на чистую воду. Его не проведешь. «Тут уж снимай штаны», – как любит приговаривать дед, когда играет в карты и ему особенно везет.

Работа же оказалась скучной, однообразной. Ученика Поммеренке послали для начала познакомиться со всеми отделами. Посидев в каждом, он действительно кое-чему научился. Но всю жизнь проверять налоговые декларации, сидеть за одним и тем же столом?

Уже в первый год возникли сомнения: долго ли он тут продержится? Его привлекала лишь живая работа с посетителями. Например, в отделе уплаты налогов за автомашины. Это огромное помещение занимало целый этаж. Посередине принимали клиентов, почти всегда немного испуганных. Лишь представители крупных автофирм держались уверенно, будто сами работали здесь. Отделенные подковообразной стойкой от публики, за столами сидели инспектора.

Рюдигеру нравилось работать на людях. Делаешь вид, будто углубился в бумаги, иногда встаешь, чтобы взять из шкафа папку, подсаживаешься к машинке… И никто из посетителей не посмеет тебя поторопить.

Ему нравилось и то, что именно он решал, когда начать разговор. Он сам обращался к посетителю. А не хотелось, так и не обращался. А у закрытых комнат, длинных коридоров тоже есть своя прелесть. Тут тебя никто не видит, можно работать без суеты и спешки. Здесь тон задавал опять же он. Нажмешь кнопку, над дверью вспыхивает табличка: «Входите!»

Но все-таки больше всего любил Рюдигер работать у стойки; здесь он острее чувствовал свою власть. Если человек ему приглянулся (разумеется, с первого взгляда – занятый работник не станет пялиться на людей), то Рюдигер тут же вызывал его. Обычно он оделял своей благосклонностью женщин. Но чаще он напускал на себя занятый вид и упивался своим всемогуществом. Он медлил со словом «следующий!», прислушиваясь к нетерпеливым вздохам у стойки, покашливанию, барабанной дроби пальцев (изредка раздавались нахальные вопросы – «а поскорее нельзя?»). Эти секунды даже на третьем году учебы порой воспламеняли в нем новую любовь к избранной профессии.

Вспышки вспышками, а Рюдигер в конце концов решил избрать иную стезю, несмотря на то, что и в профучилище, и в страховом агентстве у него сложилась репутация способного, самостоятельного, целеустремленного сотрудника (репетиторство, работа кельнером не прошла для него даром и укрепила веру в собственные силы), а это сулило неплохие перспективы.

Рюдигер задумал поступить в вечернюю гимназию, и Вегенеры поддержали его.

– У парня светлая голова, – с гордостью говорила бабушка, а дед обрадовался, что после третьего года обучения Рюдигер может уйти во временное увольнение.

– Получишь образование, никто его у тебя не отнимет. Что твое, то твое, – повторил он свое любимое изречение, которое оказалось приложимым и к данной ситуации. – Потом можно опять вернуться на государственную службу, – добавил он сквозь сигарный дым.