Войти в одну реку, или Воспоминания архитектора - Иван Иванович Рерберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Учебными занятиями я не очень себя утруждал и пользовался тем, что умение рисовать и чертить на доске часто приходило мне на помощь. Не говорю уже о предмете фортификации, где знания выражались почти исключительно с помощью чертежей, о топографии, о летних глазомерных и мензульных съемках, но умение чертить помогло мне даже в таких науках, как тактика и военная история. Когда для преподавателей нужны были изображения карт, диспозиций или схем каких-нибудь сражений по военной истории, то, по указанию товарищей, меня вызывали для изображения всего этого на доске, и я, вооружившись мелками всех цветов, разделывал такие чертежи, за которые на поверочных репетициях меня спрашивали чрезвычайно снисходительно и ставили средние отметки. Так я и окончил курс с высшей отметкой по фортификации, со средними по остальным и с низшей, удовлетворительной отметкой, по механике. Вообще математика была моим камнем преткновения как в корпусе, так и в училище, и я стал считать себя к математике совершенно неспособным до тех пор, пока дальнейшие обстоятельства не доказали мне, что во всяком деле кроме способностей и талантов должен быть приложен труд. Два года, проведенные мною в Александровском военном училище, я считал и теперь по воспоминаниям считаю лучшими годами моей юности.
В старшем классе училища, когда я стал более сознательно относиться к жизни и стал задумываться о своей дальнейшей карьере, имея, с одной стороны, пример служебной деятельности моего отца, а с другой – положение офицерства в строевых частях, я пришел к заключению, что военная карьера совершенно не удовлетворит меня в дальнейшем. Я стал критически относиться к военной службе, мне казалось, что общество считает военный элемент только необходимым злом, а увлечение чинами, орденами и всякими знаками военного отличия – несерьезным по сравнению с деятельностью людей других профессий. На меня всегда производили жалкое впечатление отставные генералы, которые с гордостью носили свои красные подкладки, влача при этом самое бездеятельное жалкое существование. Меня особенно привлекала строительная деятельность, и я бывал в восторге, когда отец брал меня с собой на осмотр каких-нибудь работ, или я вел на эту тему разговоры с инженерами, служащими на Нижегородской железной дороге. В свое время я завидовал моему старшему брату, который поступил в Академию художеств, сначала на архитектурное отделение по настоянию отца, но потом перешедшему на отделение живописи.
Все эти размышления привели к тому, что я решил по окончании Александровского училища отказаться от производства в офицеры и идти на третий, специальный, курс Инженерного училища в Петербурге. Далее я мечтал об окончании Инженерной академии, о звании инженера и т. д. и т. д., не представляя себе, сколько времени и сколько труда надо затратить, чтобы мои мечты обратились в действительность. Но молодость, счастливая молодость, сколько ты даешь энергии, решимости, силы воли! Я был горд своим решением, я был горд тем обстоятельством, что все мои товарищи наденут свои офицерские мундиры, а я останусь среди них в своем скромном юнкерском одеянии и принужден буду отдавать им честь под козырек.
Меня отпустили домой несколько раньше всех остальных, но я приехал в училище в тот день, когда их произвели в офицеры, чтобы видеть счастливые и торжествующие лица. И я их видел, но в то же время видел и грустные картины, которые еще больше укрепили меня в моем решении.
При выпуске юнкеров в офицеры выдавали на обмундирование каждому по двести рублей. На эти деньги надо было заказать себе форменную сюртучную пару, мундирную пару, пальто и купить сапоги, фуражку, шапку и все офицерские принадлежности, шашку, белье и чемодан или сундук. Завести все это за сумму в двести рублей было очень трудно. Конечно, было много юнкеров, которым родители, тетушки и бабушки присылали деньги, но были и такие, у которых со стороны не было никаких средств. Один писал бабушке письмо, что он вышел офицером в артиллерию и ему надо купить свою пушку, другой писал тетушке, что он сломал казенную траекторию и с него вычитают сто рублей, а некоторым даже и писать было некуда. Кроме того, было принято в училище не носить вне его казенных высоких сапог, а иметь свои лаковые. Тем, у кого не было денег, сапожники предлагали сделать сапоги в долг, с уплатой из суммы на офицерское обмундирование. Многие шли на это и за два года изнашивали две-три пары лаковых сапог, и приходилось из двухсот рублей отдавать шестьдесят, семьдесят рублей. Некоторые даже заказывали сапоги и затем их продавали, чтобы как-нибудь выручить небольшую сумму на папиросы и на театр. В день выдачи денег на обмундирование шакалы-сапожники уж сидели в приемной со своими расписками и векселями и отсрочки платежей не допускали. Я видел, как один вновь испеченный офицер, купивший себе все обмундирование, показывал двадцать рублей, оставшиеся у него на покупку белья. Но ему хотелось кутнуть с товарищами и отпраздновать свой первый чин, и вот он надевает мундир на голое тело и едет в трактир. На другой день по нашему ходатайству ему выдали две смены казенного юнкерского белья.
Этой же осенью, проводив товарищей, отъезжавших по разным городам России, я уехал в Петербург и поступил без экзамена в Инженерное училище.
Но прежде чем перейти к воспоминаниям о своем пребывании в Инженерном училище, я должен посвятить главу памяти о своем отце, который имел такое большое влияние на меня и на мою дальнейшую деятельность без всяких принуждений, но действуя исключительно своим примером.
Глава четвертая
Отец мой родился в Петербурге и был сыном инженера. Родители его не были богаты, но имели порядочное состояние, чтобы воспитать своих шестерых сыновей и одну дочь. Дед моего отца был корабельным инженером и долго служил в городе Архангельске. К
