Обратная сторона Земли - Александр Етоев

— Гадина! Сколько можно терпеть выходки подлой девки. Ее выпустили из стеклянного гроба, а она вместо благодарности обливает нас грязью.

— Оставь, сестренка. Вспомни, какая сама была в молодости.

— Поучи ее лучше плетью.

— И плетью, и железными пауками. Это от нее не уйдет. А еще имеется про запас один очень влюбчивый упырек. Лучшего любовника не придумаешь. Бедняга совсем засох в одиночестве. То-то ему будет потеха.

Тимофеев щелкнул над головой пальцами, и в одной из множества ниш, вырубленных в каменных стенах, возник мерцающий свет. Дверь бесшумно открылась, и из тесного каменного мешка появилась высохшая фигура. Слепо щурясь, словно со сна, существо вышло на середину зала и, увидев перед собой Тимофеева, упало перед ним на колени.

— Вот наш жених. Скажи, чем не красавец? Покажи-ка девочке зубки. — Тимофеев кивком головы показал на сидящую женщину.

Упырь послушно оскалился. С острых верхних клыков на камень упала пена. Он боком стал подползать к женщине, все время озираясь на Тимофеева. Тело его дрожало, и бледное неживое лицо покрылось темными пятнами.

Тимофеев смотрел, улыбаясь. Потом громко сказал: «Хватит», — и из ниши, загородив проход, выглянул огромный паук. Он выбросил липкую нить, она опутала упыря целиком, и паук, быстро перебирая лапами, втащил его обратно в туннель. Тяжелая дверь захлопнулась, и Тимофеев кивнул головой.

— Не сердись, я ведь шучу. И на сестренку не обижайся, ты же знаешь мою сестренку. Не пристало будущей царице сердиться. Ты только подумай, какую власть я тебе дарю.

— Власть? Над этими полутрупами, которыми ты заселил город? Пропившимися домовыми, которых ты согнал сюда силой? Беззубыми ведьмами? Выжившими из ума колдунами? Такими дохляками, как этот? — Она показала на нишу. — Что толку властвовать над отставной нечистью. Что они могут? Заговаривать зубы прохожим?

— Они многое могут, если ими правильно управлять.

— Так я тебе и поверила, что ты поделишься со мной властью. У тебя свое на уме.

— У тебя будет книга. У кого книга, у того и власть. Ты же давно мечтаешь, как вернуть себе книгу.

— Ты сам когда-то хитростью выманил ее у меня. Тоже в любовь играл. Я тебе поверила. Дура была.

— Но теперь-то ты поумнела. Да и я уже не тот, что был раньше. В мои годы в любовь играть не приходится. Стар я стал для любви. Так что — книга к тебе вернется, и теперь от тебя зависит, как ты поведешь себя с этим бородатым ослом. Он уже в городе, мне только что сообщили. Я приказал, чтобы его не трогали до поры. Он будет искать меня, чтобы совершить благородный подвиг. Что может быть благороднее, чем вырвать из рук злодея прекрасную даму. Я устрою так, чтобы он почувствовал себя героем. Пусть спокойно совершает свой подвиг. Пусть тебя освободит. Я даже двух-трех своих олухов не пожалею ради его тщеславия.

Он говорил, и пальцы его сжимались, как клещи.

— А пока мы с тобой расстанемся. Отдохни, детка, ты хорошо поработала. А что, неужели тебе не понравилось ожерелье?

Он поднес ожерелье к пламени догорающей на столе свечи. На низком сводчатом потолке дрогнули и зашевелились тени. Женщина отвела глаза. Тимофеев с легким смешком подбросил его на ладони, а потом, размахнувшись резко, швырнул в раскрытый сундук.

— Как хочешь.

Он опять щелкнул пальцами, и в зал, неслышно ступая, вошли два рослых слуги.

— Проводите царицу в ее покои.

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросил он сидящую у сундука на помосте, когда женщину увели.

Та со злостью плюнула в пол.

— Я ей не верю. Смотри, братец, ты затеял игру с огнем. Видел, какое нынче небо над городом? Когда-нибудь бывало такое, чтобы в небе над городом открыто светила луна? А звезды? Да они над тобой смеются, эти мерзкие светляки. Кругом все только и ждут, когда кончится твоя власть. Только о том и мечтают.

— Не говори, сестра. Я и сам иногда просыпаюсь ночью в поту, будто и не от камня родился. Мне тоже бывает страшно.

Тимофеев опустил плечи и уставился на холодный пол. Потом поднял голову вверх.

— А звезды, — сказал он резко. — Звезды — это пустое. Луна, звезды — все это ненадолго. Просто мне было не до того, сама знаешь.

Звякнули в сундуке монеты. Существо, сидящее на помосте опять принялось за свой бесконечный счет. Так продолжалось долго. Свеча совсем оплыла. Электрические светильники, спрятанные за резными пилястрами, почти не давали света. Зыбкая полутьма наполняла пространство зала. Тускло отсвечивали монеты, прозрачные пряди волос той, что склонилась над сундуками, отливали мертвенной желтизной.

— Раньше ты был не таким, — раздался голос с помоста. — Раньше тебе до всего было дело. Братец, — звон монет прекратился, — ты постарел.

Тимофеев с минуту молчал. Насупленным неподвижным взглядом он буравил камень стены. Свеча погасла. Он примял пальцами дымящийся фитилек и ответил, не поднимая глаз:

— Я — бессмертный, а бессмертные старыми не бывают. Я всегда был таким, таким родился, всегда себя таким помню.

— Я не про тело. Кость у тебя крепкая, знаю. А там, под костью, внутри?

— Ты о чем, сестра? Что-то я перестал тебя понимать.

— Последнее время мне стало казаться, что чем дольше мы с тобой живем на земле, тем больше ты становишься мною. Что-то в нас поменялось местами. Ты стал мягче и говоришь по другому.

— Ты разве не я? Разве ты не моя половина?

— Так было, но меняются не одни люди. Даже камень со временем превращается в рыхлый песок.

— Сестренка, не надо меня пугать. Я камень, и буду камнем. Оставим ненужный спор. Я устал и сейчас пойду. Скоро вся эта маета кончится. Пришлому я дал отсрочку до вечера. Вечером мы устроим праздник — праздник моей победы. Нашей победы, сестра.

С помоста донесся смешок, и громко зазвенели монеты.

— Бородатый сбрил бороду — думает, что без бороды его не узнают. Мои слуги, черные муравьи, собрали все до последнего волоска. Здесь в ладанке у меня клубок, скатанный из его волос. Я наполню его душу печалью, чтобы приблизить вечер. Пусть умирает в печали.

17

Сначала ему подумалось, что плачет в деревьях ветер. Унылый, протяжный звук, он сливался с шумом листвы, ветви пригибались к решетке, и стук дерева о металл наполнял мелодию ритмом.

Князь быстро прошел вдоль ограды, пытаясь разглядеть сквозь стволы, откуда доносится музыка. Он обогнул сад и двигался по тенистой улице с низкими одинаковыми домами.

Город его встретил молчанием. Никто не набросился на него, а когда он приглядывался к прохожим, люди не отводили взгляда, но смотрели равнодушно, как в пустоту, и, не оборачиваясь, проходили мимо. Он дважды заговаривал ни о чем, что-то ему отвечали, чиркали перед сигаретой спичкой, а он все пытался понять, не уловка ли их спокойствие.