Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 11 - Вальтер Скотт

— Это подло с твоей стороны… Как ты смеешь совать свой нос в мои дела? — возмутился Фостер. — Впрочем, ты всегда был плохо выдрессированным щенком.

— У вас не будет оснований для таких выражений, если вы не отвергнете мою любезность, — продолжал Майкл Лэмборн. — Но если да, то «проваливай, сэр рыцарь» — как говорится в старинном романе: я либо воспользуюсь вашими советами, либо пойду им наперекор. Я ведь пришел сюда заняться делом, все равно с тобой заодно или против тебя.

— Ну ладно, — сказал Энтони Фостер, — раз уж ты предоставляешь мне такой приятный выбор, лучше я буду тебе другом, чем врагом. Ты прав — я могу избрать тебя для службы господину, у которого хватит денег, чтобы заплатить не только нам обоим, но еще и сотне других. По правде говоря, ты весьма подходишь ему в слуги. Он требует смелости и ловкости — в твою пользу свидетельствуют протоколы здешнего суда. Он требует, чтобы его слуги шли на все — пожалуйста, разве кому когда-нибудь приходило в голову, что у тебя есть совесть? Тот, кто следует за вельможей, должен быть уверен в себе, — а твое чело непроницаемо, как миланское забрало. В одном только я хотел бы, чтобы ты переменился.

— А в чем же, мой драгоценнейший дружок Энтони? — спросил Лэмборн. — Клянусь подушкой Семерых спящих, я не премину немедленно исправиться,

— Да вот ты сам и показываешь образцы того, о чем идет речь, — ответил Фостер. — Твои разговоры носят печать старых времен, и ты то и дело начиняешь их своеобразными проклятиями, от которых так и несет папизмом. Кроме того, твой внешний вид слишком уж непристоен и нескромен, чтобы тебя взяли в свиту его сиятельства, — ведь лорд очень дорожит мнением света. Тебе надобно одеваться как-то иначе, на более степенный и спокойный манер, накидывать плащ на оба плеча, а твой белый воротник должен быть не измят и хорошо накрахмален. Ты должен уширить поля своей шляпы и сузить раздувшиеся штанишки. Ты должен, по крайней мере раз в месяц, посещать церковь или, еще лучше, сходки, клясться только своей честью и совестью, отказаться от своего наглого взгляда и не хвататься за эфес меча, кроме как в тех случаях, когда хочешь всерьез пустить в ход холодное оружие.

— Клянусь нынешним днем, Энтони, ты сошел с ума, — объявил Лэмборн. — Ты изобразил скорее привратника в доме какой-то пуританки, чем спутника честолюбивого вельможи. Ей-ей, человечек, которого ты хочешь сделать из меня, должен носить за поясом молитвенник вместо кинжала, и мужества у него должно хватать лишь на то, чтобы сопровождать какую-нибудь гордячку горожанку на проповедь в церковь святого Антонлина да вступать из-за нее в перебранки с любым тупоголовым ткачом, который будет спорить с ней из-за места у стенки. Тот, кто собирается прибыть ко двору в свите вельможи, должен вести себя совсем по-иному.

— Успокойся, милый мой, — возразил Фостер, — с той поры, как ты знал, английскую жизнь, в ней произошли большие перемены. Есть такие люди, которые нынче пробиваются к цели самым дерзким образом, и в полной тайне, и притом ты не услышишь от них ни одного словечка хвастовства, или проклятья, или неприличной ругани.

— Иначе говоря, — сказал Лэмборн, — они основали торговую компанию — обделывают свои дьявольские делишки без упоминания его имени на вывеске фирмы. Ладно, я тоже постараюсь притворяться как можно лучше. Уж лучше так, чем терять почву под ногами в этом новом мире, раз он уж стал таким, как ты говоришь, щепетильным. Но вот что, Энтони, а как зовут вельможу, на службе у которого я должен превратиться в лицемера?

— Эге, мистер Майкл, вот вы куда метите! — воскликнул Фостер с угрюмой усмешкой. — Ты хочешь разведать мои тайны? А откуда ты знаешь, что действительно есть такое лицо in rerum natura[4] и что я не водил тебя все это время за нос?

— Водил меня за нос! Ты, безмозглый болван! — заорал Лэмборн, нисколько не смутившись. — Да каким бы ты ни считал себя скрытным и таинственным, я берусь через день разглядеть тебя и твои тайны, как ты их называешь, так же ясно, как сквозь засаленный рог старого фонаря на конюшне.

В этот момент их разговор был прерван пронзительным криком из соседней комнаты.

— Клянусь святым эбингдонским крестом, — воскликнул Энтони Фостер, забыв в страхе о своем протестантизме, — я пропал!

С этими словами он со всех ног бросился в комнату, откуда доносился крик, а Майкл Лэмборн последовал за ним. Но чтобы объяснить, что за звук прервал их разговор, нужно возвратиться немного назад.

Выше уже говорилось, что, когда Лэмборн отправился с Фостером в библиотеку, они оставили Тресилиана одного в старинной зале. Его темные глаза проводили их взглядом презрения, часть которого он немедленно обратил и на себя — за то, что даже на мгновение пал так низко, что вступил с ними в тесное знакомство.

«Вот каковы сообщники, Эми, — говорил он сам себе, — к которым твое жестокое легкомыслие, твой безрассудный и не заслуженный мною обман заставили обратиться того, на кого друзья некогда возлагали совсем иные надежды и кто теперь презирает себя, как будет потом презираем всеми за ту подлость, до коей он унизился ради любви к тебе! Но я не брошу погони за тобой, бывшей некогда предметом, моей самой чистой, самой преданной любви, хотя сейчас мне остается только оплакивать тебя. Я спасу тебя от твоего соблазнителя и от тебя самой. Я возвращу тебя твоим родителям и богу. Я не могу заставить яркую звезду снова засиять в небесах, откуда она скатилась, но…

Легкий шум вывел его из задумчивости. Он оглянулся и в красивой, богато одетой даме, которая в эту минуту вошла в комнату через боковую дверь, он сразу узнал предмет своих поисков. Первым его движением при этом было закрыть лицо воротником плаща, пока он не улучит благоприятного момента открыться ей. Но вышло не так, ибо юная леди (ей было не более восемнадцати лет) радостно подбежала к нему и, потянув за край плаща, весело сказала:

— Неужели, мой нежный друг, после того, как я ждала вас так долго, вы являетесь в мое жилище разыгрывать какой-то странный маскарад? Вы обвиняетесь в измене настоящей любви и искренней привязанности и должны отвечать перед судом с непокрытым лицом… Так что же вы скажете — виновны БЫ или нет?

— Увы, Эми! — промолвил Тресилиан тихим и печальным голосом, позволив ей откинуть плащ со своего лица. Звук его голоса и неожиданно представшее перед нею лицо как рукой сняли веселость девушки. Она отшатнулась от него, побледнела как смерть и закрыла лицо руками. Тресилиан и сам был на мгновение охвачен невыразимым волнением. Но, внезапно вспомнив о необходимости воспользоваться случаем, который, может быть, в другой раз уже не представится, он тихо сказал: