Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин

— А вы проверяли это?

— Нет.

— Надо тщательно разобраться: есть у него, к примеру, фотоаппарат? Может быть, удастся схватить за руку при фотографировании объекта.

— Если Сарычев делает это, то, вероятнее всего, — с самолета.

— Кто летает с ним?

— Чаще других — капитан Декуров. Иногда Сарычев вылетает один.

— Нельзя ли ограничить его одиночные полеты?

— Как? Он же командир эскадрильи. Запрет или ограничение сразу же насторожат его.

— Надо подумать, найти убедительные предлоги.

— Трудно сделать это.

— Если бы было легко, нам не нужно бы ломать голову. Часто ли Сарычев отлучается с объекта?

— Обычно он месяца два работает без выходных дней, а потом берет отгул и едет к семье в Омск.

— Вы убеждены, Максим Андреевич, что именно в Омск он выезжает? А как ведет себя там?

— К сожалению, этих вопросов я пока не изучил. Что было — то уплыло, а вот то, что будет, мы обязаны узнать. Не исключено, что Сарычев использует эти поездки для передачи информации.

— Верно, — подтвердил Владимир Васильевич. — Максим Андреевич, я освобождаю вас от других дел, занимайтесь только Сарычевым, активнее используйте все возможности.

Старинные часы в черном деревянном корпусе мелодично напомнили, что уже два часа ночи, и мы пошли домой.

Полковник Щербинин не спешил: не было еще и восьми. Несмотря на ранний час, солнце уже ощутимо припекало. Полковника обогнали два закрытых грузовика, и майское солнце вдруг потускнело, еле проглядывало из-за густого облака пыли, поднятого машинами.

Павел Игнатьевич свернул с дороги, от пыльной травы сапоги сразу же стали желтыми. При каждом шаге из-под ног выбрасывалась горсть пыли, будто наступал на пересохший гриб-дождевик. Где-то урчали бульдозеры, прокладывая колею для новой бетонированной ветки; со стороны летного поля доносился рев авиационных моторов.

Щербинин вытер платком глаза, уголки губ, шею, ускорил шаг. Встречные солдаты и офицеры отдавали честь полковнику и шли дальше.

Возле здания штаба Щербинина поджидал Сарычев. Они дружески поздоровались.

— Ты чего так рано?

— По делу, Павел Игнатьевич. Позвонил, вас нет, решил встретиться.

— Слушаю.

— Павел Игнатьевич, есть ваше предписание провести разведывательный полет над закрытой площадкой, при этом определено, кто персонально должен лететь…

— Есть такое указание, — перебил Щербинин. — Список утвержден командиром части. И что?

— Нельзя ли внести изменения?

— Зачем?

— Хочу лично полетать.

— Степан Ильич, это исключено. И так пилоты сетуют на то, что командир эскадрильи за все берется сам, жалуются, дескать, не доверяешь им.

— Глупости говорят.

— С мнением людей надо считаться.

— И все-таки я прошу вас, Павел Игнатьевич, разрешите этот полет мне.

— Нет, лучше не проси! Приказание отдано, и отменить его может только генерал Костромин, — решительно заявил полковник.

Щербинин и Сарычев стояли у новенького штакетника, курили. Полковник — в запыленной полевой форме, а Сарычев — в блестящей парадной. Он все еще надеялся добиться разрешения, а Щербинин словно забыл, о чем шла речь.

— Ты чего так вырядился? — спросил Щербинин.

— Я всегда так одеваюсь. Рабочая форма у меня в кабинете. Павел Игнатьевич, разрешите, а? — упрашивал Сарычев.

— Ты о чем?

— Да все о разведывательном полете.

— Вопрос решен. Ну, пока!

Длинноногий полковник, шагая через две ступеньки, поднимался на второй этаж. Сарычев с недоумением смотрел ему вслед: первый раз видел начальника не в духе.

Огорченный отказом, Сарычев вернулся к себе, пригласил заместителя.

— Товарищ Корнеев, кто составлял список для разведывательного полета? — спросил Сарычев, хмуря брови и опуская взгляд.

— Команду дал полковник Щербинин, а составлял я: вы были в отъезде.

— А почему ты не включил в список себя и меня?

— Я рассудил так: у нас с вами летного времени в избытке, пусть молодежь испытает себя.

Сарычев с недоумением посмотрел на заместителя, должно быть, хотел что-то сказать, но воздержался.

Чем больше Сарычев задумывался над отказом, тем тревожнее становилось на душе. «Уж не перегнул ли я палку? — думал он. — Какая муха укусила Павла Игнатьевича? Никогда не перечил, и вдруг такой категорический отказ».

Едва он ступил через порог, Евдокия Никифоровна тут же заметила, что муж расстроен.

— Ты чего такой хмурый? — спросила она, когда Сарычев помыл руки и сел за стол.

— Что-то тревожно на душе.

— Степа, что с тобою? Давно вижу, что-то тебя мучает…

— Надоело все! Может, в запас уйти? Купим домик где-нибудь на берегу моря, будем доживать потихоньку.

— Да ты что, с ума спятил? В сорок два года на пенсию!

— А чего? Выслуга и летное время есть.

— Ты еще папаху должен получить. — Евдокия Никифоровна погладила его по волосам, как ребенка.

— Зачем она мне? В гроб ее не положишь.

— Хватит болтать! — рассердилась жена. — Поссорился с кем-то и распустил нюни.

Сарычев безнадежно махнул рукой и принялся за ужин. Он понимал, что его преступный контакт с Гроттом не кончится добром, и не раз подумывал: уйти на пенсию, затеряться, плюнуть на все и жить спокойно.

Как-то вечером, идя по поселку, я увидел машинистку штаба Зинаиду Петровну, выпорхнувшую из дома Сарычевых.

— Зиночка, добрый вечер! Откуда ты?

— От Сарычевых.

— Кто такие Сарычевы?

— Он командир авиаэскадрильи, а жена не работает.

— И давно ты знакома с ними?

— Давно. Евдокия Никифоровна — очень приветливая женщина, гостеприимная.

Зинаида Петровна пошла рядом.

— Скучаешь? — спросила она, тоже переходя на «ты».

— Скучаю, конечно, но с тобою всегда