Рапорт инспектора - Павел Шестаков

— Что же доказывать, что ты не верблюд? Кипятишься ты больно.

Лариса состояние Шуры поняла.

— Хитрить, Шурка, не хочу. Если они с Владимира подозрения снимут, тогда и меня в покое оставят. Мы тут повязаны одной веревочкой. Помнишь Горбунова, что со мной приходил?

— Еще бы! Володька ему замок чинил.

— Вот-вот. Монету я ему подарила, ему. А как она Вовке попала?

— Постой! Значит и ты Горбунова подозревает.

— А кто еще?

— По-моему, Трофимов.

— В самом деле? — обрадовалась Лариса. — Выходит, не зря мне страшно с ним.

— С Горбуновым? — ахнула Шура, — Да он шут гороховый.

— Не скажи, — покачала Лариса головой. — Я и сама так думала, когда мы на юге познакомились. А теперь иначе думаю. И потом, откуда у него деньги всегда? Он же обыкновенный инженер. Даже не кандидат.

— Загибаешь, Ларка. У него ж у самого бандиты машину угнали.

Лариса подвинулась поближе, понизила голос, будто их могли подслушать даже здесь, в этом с глухими стенами доме:

— Это он говорит так. А сам однажды под газом разболтался на пляже. Такое выдал! «Если б я, — говорит, — решился напасть.». Короче, подробно целый план изложил. И представь себе., институт точно так и ограбили! Усекла?

— Не преувеличиваешь?

— Ничуть Слушай дальше! Я припомнила этот разговор и недавно вроде бы в шутку намекнула ему. Понимаешь? Так ты бы посмотрела, как он изменился в лице. Все шутовство ветром сдуло. «Не болтай!» — рявкнул. Да так, что страшно мне стало, Шурка. Вот дела!

— И ты боишься?

— А то нет? Я даже Мазину ничего не сказала.

— Струсила?

— Струсила, — призналась Лариса. — Доказательств-то нет. Слова одни. А если до него дойдет, до Горбунова? Может, и Володька что-нибудь знал.

Об этом говорил и Трофимов. — Что ж ты предлагаешь?

— Нужно дать знать в милицию, — предложила Лариса решительно. — Ты сможешь своему сказать? Прямо. Сошлись на меня. Я в одиночку боюсь. А когда много — не страшно Всем не отомстит. И скажи, что ребята слыхали, там на пляже. Тренер один и студент. Я тебе фамилии дам. Пусть их спросят!

При всей резонности такого плана Шура заколебалась:

— Не наломать бы дров, Ларка. Мало ли кто что на пляже выдумывает, чтобы себя выставить.

Лариса налила еще по стопке, выпила первая.

— Ладно. Откроюсь до конца, хоть и не хотела.

И снова показались в глазах у нее слезы, и даже всхлипнула Лариса, закрыв лицо.

— Что с тобой, Ларка?

— Прости, Шура.

Она замолчала, одолевая себя, а Шура съежилась, готовая принять новый удар. Лавина катилась на нее, сбивая камни и деревья с только что мирных зеленых склонов, и не было возможности остановить ее, рассеять.

— Говори.

— Есть на мне и прямая вина. Приходил Володька в тот вечер в общежитие. Не пустила я его. Решилась окончательно — не буду ему жизнь портить. Кто я? Актриса. Вечно в суете, гастроли, жизнь полуночная, люди вокруг странные, всякие. А он положительный, ему бы.

— Да о деле говори! — прервала Александра.

— Хорошо, Шурочка, хорошо. Но если б пустила я его.

— Это и все?

— Нет, Шура. Прости меня, разве могла я знать.

Александре трудно было выслушивать эти бередящие свежую рану слова, но понимала она, что прямой вины на Ларисе нет, и она подавляла чувство неприязни, хотела только, чтобы закончила та поскорее.

— В общем, когда Вовка вышел из подъезда, я у окна стояла и видела, как подошел к нему человек. С ним он ушел.

— С Горбуновым?

— Так мне показалось.

— Кто же теперь проверит?

— Можно — Лариса больше не плакала. Она снова собралась, сосредоточилась. — Я у него спрашивала, где он был в тот вечер. Он сказал, что на занятиях в вашем институте. Ты же учишься на вечернем?

— Горбунов у нас не читает.

— По расписанию проверь. Расспроси, если замены были.

— Это можно.

— Вот видишь! Давай с этого и начнем. А если факты соберутся, можно и Мазину сказать или твоему Трофимову. Верно?

Так они и порешили и простились, связанные общим делом, справедливым.

Лариса проводила Шуру до порога, вернулась в комнату, взяла со стола не допитую Александрой рюмку, выпила и, прежде чем поставить графинчик в буфет напила себе еще одну. Захотелось есть. Она открыла холодильник. Внизу стояла большая кастрюля с борщом. Лариса выловила вилкой кусок холодного мяса, съела стоя. Потом села на диван, закурила новую сигарету.

На столе перед Мазиным лежало письмо, полученное Горбуновым.

Как он и полагал, экспертиза ничьих отпечатков, кроме пальцев самого адресата, не обнаружила. Не особенно огорчило Мазина и отсутствие штемпеля. Штемпель мог навести и на ложный след, если б анонимщик оказался достаточно хитер. Все это были вопросы практические, рабочие, подчиненные, в конце концов, одному, главному — зачем? Зачем не известному Мазину, а возможно, и Горбунову человеку потребовалось наклеить газетные буквы на лист бумаги и составить из них зловещие слова, отдающие духом приключенческих выпусков полустолетней давности? Конечно, горбуновская версия о провокации была нелепой, но письмо все-таки существовало и писалось отнюдь не с целью розыгрыша, а с определенными нешуточными намерениями, которые Мазину предстояло понять И он пытался разобраться, однако чем больше углублялся в вероятные предположения, тем больше возникало препятствий, сложностей.

Итак, некто, пожелавший остаться неизвестным, решил предупредить Горбунова об опасности. Но какой опасности? Реальной или мнимой? Другими словами, верит ли сам он тому, что написал — «У убитого вами Крюкова нашли ваш брелок?», А если верит, то знает ли наверняка? Это драматизированное послание могла составив Лариса Белопольская. Предположим, ей дороги безопасность и благополучие инженера Горбунова. Даже если он убийца! «Убитого вами.». Но если они настолько близки, чего Мазин, признаться, не заметил, беседуя с актрисой, зачем так тщательно скрываться? Да и не мог один только его, Мазина, визит привести эту заметно рассудительную девушку к таким категорическим, если не фантастическим выводам. А если не она? Если Лариса элементарно наболтала о разговоре, а выводы сделал другой — собеседник или даже случайно подслушавший болтовню человек? И вовсе не доброжелатель, а злорадствующий втихомолку недруг? А тут нить рассуждений теряла, связь с известными фактами и оставляла Мазина наедине с интуицией. В отличие от Трофимова с его «чутьем», Мазин интуицию не переоценивал, не полагался на нее как на универсальный ключ к любому замку, но знал, что годы накопленного опыта вырабатывают то нелегко объяснимое чувство-индикатор, которым проверяется каждое основанное на логике рассуждение. И это чувство в данном случае подсказывало ему, что анонимка — не глупая шутка недалекого человека, а часть замысла, имеющего определенную конечную цель — избежать расплаты за совершенное преступление.

Разумеется, избежать расплаты стремится почти каждый преступник, но особенно «изобретательны» те, в ком дерзости, воображения и самомнения больше, чем опыта. Самоуверенному дилетанту трудно понять, что каждое новое ухищрение, создавая иллюзию дополнительной безопасности, немедленно увеличивает вероятность ошибки, ведущей к провалу.

Мазин понимал, что создать цельную систему причин, толкающих людей на преступление, так же трудно, как и любую другую всеобъемлющую теорию. Патологический изверг Джек-потрошитель, жертва нужды и необразованности Жан Вальжан и убийца «из высших соображений» Родион Раскольников шли к своему роковому часу разными путями. И трудности криминологии аналогичны затруднениям всех наук. Как физики вынуждены были удалиться от стройной классической модели атома в хаос бесчисленного множества неповторимых частиц, так и криминалист рано или поздно остается наедине с единственной судьбой, с единственным сочетанием незримых качеств и жизненных обстоятельств.

И все-таки система, тип существуют. Существуют в диалектической неразрывности с неповторимостью личности. Один преступник «стихийно» бросается с ножом на случайно задевшего его прохожего, другой долго и расчетливо замышляет зло, придумывая изощренные уловки, полагаясь на которые, помышляет обеспечить безнаказанность. Если он молод, но успел нахвататься кое-чего из книг, уловки кажутся ему особенно остроумными. Он опьянен ими, нагромождает одну на другую, наивно не подозревая, что если судьба иногда и покровительствует до поры до времени преступнику беззаботному — а встречаются и такие! — то гораздо реже она сотрудничает с тем, кто навязывает ей готовые решения.

Вот такого рода преступников увидел Мазин в напавших на НИИ, хотя под карнавальной маской мог скрываться и Раскольников, и Жан Вальжан, и даже Джек-потрошитель. Письмо, посланное к Горбунову, подтвердило его предположение, хотя, увы, и не стало той неизбежной ошибкой, которую в горячности затеянного поединка преступники должны были, по мнению Мазина, рано или поздно совершить. Он лишь почувствовал в нем определенный почерк, определенную личность, мог даже предположить, что адресовано письмо не только и не столько Горбунову, а скорее ему самому, Мазину, но до четких и определенных выводов, которые влекут за собой четкие и определенные действия, было пока далеко.