Генри Торо - Никита Покровский

В период сотрудничества в журнале «Дайл», редактируя поступающие из Германии материалы, Торо близко познакомился с немецкой философией. Правда, в подавляющем большинстве случаев это было знакомство с комментариями, изложениями, обзорами, но не с первоисточниками. Чаще всего среди представителей немецкой культуры в сочинениях Торо встречается имя И. Гёте. В своих дневниках конца 30-х — начала 40-х годов американский философ цитировал отрывки из «Автобиографии», «Вильгельма Мейстера» и «Итальянских путешествий» Гёте; при этом явно прослеживается идейная перекличка двух мыслителей по широкому кругу эстетических проблем.

В сочинениях Торо заметно прямое влияние Иоганна Георга Риттера фон Циммермана (1728–1795) — врача, лейб-медика английского короля, автора четырехтомного трактата «Betrachtungen uber die Einsamkeit» («Об уединении» — 1784–1785. См. 109). В 1791 г. вышло в свет первое английское издание этой книги, получившей к тому времени шумную известность в Европе, а после 1793 г. трактат Циммермана не раз переиздается и в США. Торо помещает книгу в опись своей личной библиотеки. Едва ли Циммермана можно назвать философом в полном смысле слова. Скорее его следует причислить к писателям-моралистам, близким по духу к лорду Честерфилду, Ларошфуко и отчасти Руссо. Универсальное противоядие против развращенности нравов, охватившей общество, Циммерман видел в одиночестве, приводя в пользу этого положения многочисленные этические, экономические и религиозные доводы.

Завершая обзор теоретических источников философского мировоззрения Торо, необходимо остановиться на античной культуре. Влияние ее начало проявляться еще в университетские годы философа. Но и после окончания Гарварда Торо продолжал расширять свои знания в области классической филологии и философии. На его рабочем столе всегда лежали томики Гомера, греческих лириков (Пиндара и Анакреона) и драматургов, прежде всего Эсхила («Прикованный Прометей», «Семеро против Фив»). Из философов Торо читал Плутарха («Сравнительные жизнеописания», «Moralia»), Ямвлиха («Свод пифагорейских учений») и Порфирия («О воздержании от употребления в пищу одушевленных существ»). Среди латинских авторов Торо предпочитал поэтов — Вергилия, Горация и Овидия.

В конце 50-х годов американского натуралиста и философа привлекли трактаты неоплатоников, а также натурфилософские и естественнонаучные сочинения Аристотеля, Теофраста и Плиния Старшего. Это отражало общую тенденцию изменения философского мировоззрения Торо — постепенное охлаждение к трансценденталистским мотивам и возрастание интереса к естествознанию. Однако общая установка остается у Торо трансценденталистской: великие памятники философской и художественной мысли Торо чтил скорее как реликвии, окруженные таинственным ореолом, чем как источники непосредственных практических выводов. «Илиада» символизировала для него мудрость в ее первозданном классическом виде. Поэтому Торо взял поэму Гомера на берег Уолдена, но именно поэтому он и не считал нужным часто открывать эту книгу. В произведениях мыслителей Древней Греции и Рима Торо искал не решения стоявших перед ним теоретических проблем, но лишь подтверждения своих собственных идей.

Обзор основных источников философского мировоззрения Торо показывает, что его разносторонняя образованность служила почти всегда лишь фоном, но отнюдь не основой его собственных открытий и достижений. Прослеживая эволюцию интереса Торо к произведениям того или иного философа или писателя, почти всегда убеждаешься в том, что мыслитель с поразительным и, по всей видимости, непроизвольным упорством сохранял оригинальность и самобытность подхода к прочитанному материалу; почти никогда он послушно не следовал за логикой рассуждений и аргументацией изучаемого автора, но организовывал и упорядочивал прочитанное согласно собственным теоретическим убеждениям. Вот в чем причина характерной для Торо «фрагментарности» и «мозаичности» использования источников. При этом, разумеется, отрицать влияние предшествующей философии на Торо — столь же недопустимая крайность, как и преувеличивать это влияние.

Глава III. Символическое мировоззрение

еустанные попытки философов-романтиков найти динамичную и одновременно точную форму выражения своего мирочувствования привели к изменению традиционных представлений не только о характере философского знания, но и о способе его изложения.

1. На грани образа и понятия

Сравнительный анализ двух традиций в истории философии — «академической» и «неакадемической» — показывает, что представители каждой из них обнаруживали определенное тяготение к различным стилевым и жанровым формам. Так, «неакадемисты», стремясь сделать философию живой наукой о мудрости, обращали особое внимание на язык и стиль философского повествования. Они апеллировали к неподготовленной аудитории и стремились сделать философию понятной для всех. Такая постановка вопроса предъявляла особые требования к методам построения и изложения науки. Для американских романтиков характерно стремление избежать в своих сочинениях громоздкой понятийно-категориальной структуры. Отход от понятийности приводил к возрастанию роли художественной образности, философия приближалась к художественному творчеству. Не упраздняя специфики философии как самостоятельной науки, философы-«неакадемисты» для доказательства и обоснования своих тезисов применяли приемы, характерные для искусства, и прежде всего для литературы. Трансформация в сторону художественного освоения мира касалась не только формы изложения (стиля, языка, жанра и т. п.), но и внутренних структурных построений знания.

Самобытность и неповторимость творчества Торо состояла в том, что на всех уровнях его мировоззрения осуществлялось естественное соединение художественности и философичности. При этом философская проблематика доминировала с точки зрения содержания, а художественность — с точки зрения формы. Но как именно происходило это соединение? Как оно отразилось на основных структурных элементах философии и литературы, т. е. на понятиях и образах? Для ответа на вопрос обратимся к первоисточнику.

Фрагменты «Уолдена» — главного сочинения Торо, — посвященные описанию природы, представляют собой образцы пейзажной прозы: «Маленькое озеро было особенно приятным соседством в перерывах между теплыми августовскими ливнями, когда вода и воздух совершенно недвижны, но небо задернуто облаками и день благостно тих, точно вечер, а пение дрозда слышно с одного берега до другого. Такое озеро бывает всего спокойнее именно в эту пору; нависший над ним кусок неба неглубок и затемнен тучами, так что вода, полная света и отражений, становится как бы нижним, главным небом» (9, 103). «Пейзажи Уолдена скромны, — пишет Торо в другом месте, — хотя они и прекрасны, но не могут быть названы величавыми и не тронуть того, кто не ходит сюда часто или не живет на берегу. Однако пруд так удивительно глубок и чист, что заслуживает подробного описания…» (там же, 208). Картины лесного озера изобилуют природоведческими деталями. Несколько страниц посвящено поэтическому рассказу о водах Уолдена, об окаймляющих его лесах, о небе.