Брошенная - Шкатула Лариса Олеговна

— А для чего тогда люди создают семьи? — наступала на нее сестра.

— Детей воспитывать… — неуверенно протянула Марина.

— Ты имеешь в виду тех, что приносит аист, или тех, что находят в капусте?

Марина не призналась Вике, что понимает эту женщину. По сути дела, секс нужен лишь мужчинам, а если семьи станут создавать те, которым интим не нужен… Тогда сразу отпадут все страхи, главный из которых — забеременеть и отправиться на аборт. Ее муженек никогда не хотел предохраняться. И Марину не берег.

— Это проблема женщины, — говорил он.

Нет, эти свои мысли Марина высказать сестре постеснялась. Это проблемы самой Марины, женщины, которую пугает даже само слово — секс! Так что в глазах любого мужчины она — инвалидка. Но не станешь же кричать об этом на каждом углу!

В конце концов, от посещения кафе не забеременеешь! К чему эти дурацкие рассуждения? Приехала на отдых, а попутно решает мировые проблемы! Так изругав себя, Марина наконец обратила свое внимание на мужчину.

— Но это открытое кафе, недалеко от пляжа, — уговаривал между тем ее новый знакомый, имени которого она до сих пор не знала. — Я видел, туда женщины даже в купальниках приходят.

— На нудистском пляже, говорят, вообще ходят без купальников, — пробурчала Марина.

Мужчина развеселился.

— Говорят? Вы никогда не были на нудистском пляже?

— А что мне там делать? Нудить я никогда не мечтала.

— Интересная вы женщина.

— Хотелось бы знать — чем?

— То ли вы со мной воюете, то ли с собой. Если со мной, обещаю, я больше не буду!.. Скажите только, как вас звать.

— Марина.

— Морская. Здорово. Мое имя куда прозаичней — Тимофей.

— Но это же хорошо — иметь редкое имя! А вы как будто огорчены. Ти-мо-фей. Как будто птица над рекой пролетела и села на воду, зашуршав камышом…

Он ошеломленно вгляделся в нее.

— Вы так все слова воспринимаете?

— Как — так?

— Как образы.

— Раньше я за собой этого не замечала, — смутилась Марина. — Но в последнее время действительно вдруг начинаю видеть все так объемно… Понимаете, у меня появилось чувство, как будто лопнула оболочка, в которой я жила прежде. И будто мир на меня надвинулся: звуки стали отчетливее, краски ярче… — Она оборвала себя. — Вот и говорить стала помногу!

А про себя добавила: «Кто бы мог подумать — Марина Ковалева, сухой прагматик, бухгалтер по сути, холодная женщина, вдруг чуть ли не романтиком стала. Как там сказал мой бывший муж Михаил? Кто на тебя польстится?.. Не выдержала, опять про свою женскую несовершенность вспомнила! Все-таки не хочется знать такое о себе. Или считать себя такой!.. Определенно сегодня я обожгла не только кожу, но и мозги…»

— Что желают молодые люди? — Перед ними стоял невысокого роста черноглазый официант в одеянии, стилизованном под кавказскую черкеску.

— Мы пришли поесть шашлык, — сказал Тимофей, взглядом предлагая Марине поучаствовать в переговорах.

— Тогда я посоветую вам вино…

Но она только согласно кивнула и опять перестала его слышать. Наверное, потому, что было ей совершенно все равно, какое вино принесет официант.

А сбивал Марину с толку взгляд, каким на нее смотрел Тимофей. Так на нее не смотрели… лет десять! Или чуть меньше. С тех пор, как она вышла замуж за Ковалева и осела в кухне сначала однокомнатной квартиры, а затем трехкомнатной.

Что он в ней такого увидел? Может, Марина все же зря пришла сюда в шортах? Она нервно переложила нож и вилку. Взгляд мужчины ее волновал, но совсем не так, как хотелось бы. Под его светло-карим взглядом она чувствовала себя не в своей тарелке и начинала думать, будто у нее что-то не в порядке с лицом. Или с прической. Не может же она ему просто понравиться!

Не переродилась же Марина в одночасье! Или для того, чтобы хорошо выглядеть и представлять интерес для противоположного пола, она должна была уйти от мужа?

Ведь именно из-за Михаила она перестала вовсе обращать внимание на себя. Любящий мужчина поднял бы ее на пьедестал, а этот все время норовил закопать в землю. Еще и землю ногами приминал, чтобы в яме, вдалеке от посторонних взглядов, ей лучше лежалось в тесноте и темноте…

Своему новому состоянию Марина противилась изо всех сил. Не хотела она, чтобы взгляд мужчины выдавал нешуточную заинтересованность… Не должна она была никому нравиться! Такая вся из себя неинтересная, кухонная дама.

Виктория сказала бы: «Опять пургу гонишь!» А еще наверняка заметила бы, что сестренка — форменная моральная мазохистка. Ее прямо-таки распирает от удовольствия вот так себя уничижать!

На самом деле Марине просто боязно. Мир чувств, который она пыталась от себя отодвинуть, непостоянен и жесток. Как стремительная горная река. Она может закружить в водовороте, а может водопадом сбросить вниз с головокружительной высоты. В этом мире слишком обнажена душа, а потому и слишком беззащитна…

Такая констатация факта привела Марину в себя. Настолько, что она перестала притворяться перед собой и спросила Тимофея:

— Вы считаете меня интересной женщиной?

Он не то чтобы замялся, но скорее постарался справиться с замешательством. Почему его ставят в тупик такие простые вопросы? Или не ставят? Ну сколько можно травить себя! Самоедство, которому не видно конца.

— Я считаю вас красивой женщиной, — просто сказал он.

Эта простота смутила ее. Марина понимала: если так и дальше пойдет, напрямую, без прелюдии, то это лишит их отношения романтического флера первых ухаживаний. Как если бы вместо того, чтобы протянуть руку для знакомства, она сразу стала бы раздеваться.

Ишь напридумывала! Если так пойдет и дальше, Марина останется без защиты, без прикрытия из собственных домыслов, а значит, ей придется принимать решения… Словом, она пыталась, как и прежде, лишь плыть по течению, но чтобы это было не слишком опасно, чтобы это течение ее слегка покачивало, а не бросало в водоворот!

«И вообще, ты еще даже официально не развелась!» — вдруг обнаружил себя внутренний голос.

«То же можно сказать и о моем муже!» — огрызнулась Марина.

Мы уходим всегда — к сожаленью, а может быть, к счастью, мы уходим всегда, и от этого нам не уйти. Мы бежим от судьбы по велению ветреной страсти, но находим судьбу на ином, незнакомом пути[3].

Тимофей вдруг проговорил эти стихи, пока Марина молча копалась в себе. Она виновато посмотрела на него:

— Простите, я веду себя по меньшей мере невежливо. Чьи это стихи?

— Мои, — сказал он безо всякого жеманства и хвастовства, просто, как говорят о само собой разумеющемся. — А насчет невежливости — позвольте с вами не согласиться. Я ведь пригласил вас отдохнуть вместе со мной, а не для того, чтобы вы меня развлекали. Если вам думается в моем присутствии, это тоже хорошо.

— Чем же? — улыбнулась Марина.

— Значит, для вас во мне нет ничего раздражающего, иначе вы не могли бы уйти в себя так далеко и надолго.

— Все, все, — Марина подняла руки ладонями вперед, словно демонстрируя, что оружия у нее нет, — отдыхать так отдыхать. Ведь то, чем я занимаюсь, скорее тяжкий труд. Я пытаюсь навести порядок в доме, который перед тем разграбили бандиты. Все, что могли унести, унесли, а оставшееся разломали и разбили…

— Опять образ. Он настолько меня впечатляет, что я могу по нему восстановить всю картину: в вашей жизни произошло крушение, катастрофа без человеческих жертв, а вы думаете, что жизнь кончилась.

— Вы не правы, жертвы есть. Мой муж, например. Он умер. Правда, всего лишь для меня.

— Значит, вы вдова?

— Соломенная, — вздохнула Марина.

— Меня это устраивает, — сказал Тимофей. — Есть надежда.

— На то, что он умрет взаправду? — улыбнулась она.

— Надежда на то, что не вернется, как и положено умершим.