Приговоренный - Михаил Еремович Погосов

– Зайду, дед Аршак.

Память все-таки подвела старика…

– Вы только сегодня из дома больше выходить не пробуйте. И окна все заприте. И двери… Ураган идет… слышали, наверное…

– Слышал! А может, оно и к лучшему. Выйду к моим деревьям, встану под ними, подует ветер, и все закончится… Ведь когда-то это должно закончиться наконец… – Старик замолчал на том конце трубки.

О чем он думал? О жизни и смерти? Или об одиночестве? О том приговоре, который вынесла ему судьба? Симонов поймал себя на мысли, что он думает уже не о старике.

– И еще, Миша… – Дед запнулся. Молчал несколько секунд. – Ты зайди обязательно. Я ведь умру этой зимой… точно умру. Мне яблоки оставлять нельзя… некому…

– Я зайду!

Михаил с трудом повесил трубку. Зачем он позвонил?!

Ольга в сотый раз прошлась вдоль стены гостиничного номера и снова остановилась у плотно задернутой шторы.

Свет в номере не горел – он был невыносим. Казалось, фантазия местных дизайнеров, повесивших в номере сразу три зеркала, сыграла с психологом почти профессиональную шутку. Она не могла скрыться от объекта психоанализа, видела себя везде и во всех ракурсах – фас, профиль, со спины, на три четверти…

«Кто так строит?!» – в сердцах, но беззлобно произнесла Ольга еще утром, когда вошла в большой, просторный и, наверное, от этого не самый уютный для нее сейчас номер.

Психологу хотелось спрятаться, скрыться, исчезнуть. Сделать так, чтобы ее, Ольгу Петровну Майорову, никто не узнал, не вспомнил, не встретил, не спросил ни о чем… Даже она сама… Вернее, та, кто жила в ней раньше, та самая Оля Бессонова, молодая и глупая девчонка, которая сбежала из этого города двадцать лет назад.

Днем ей хотелось завесить зеркала простынями. Она уже скинула покрывало с постели и взялась за одеяло, когда внутренний голос все-таки остановил ее: «Ты что творишь?! От кого бежишь?! Пока никто не умер…»

Ольга с трудом совладала с собой и просто вышла из номера, не в силах глазеть на саму себя во все отражения.

Гулять по утреннему Апшеронску было еще хуже! Столько лет прошло, а ничего не изменилось! Нет, конечно, город стал другим, исчезли маленькие старенькие домики, хатки-мазанки уступили место особнякам, магазинам, просто каким-то непонятным строениям, которых не было в ее детстве. Но не это было главным.

Люди… Они были теми же самыми! Пусть в другой одежде и с телефонами в руках, на новеньких и не очень машинах, спешащие куда-то или вальяжно развалившиеся на скамейках у ворот своих частных домов, но они были все теми же ее соседями, от которых она сбежала в прошлой жизни.

Они смотрели ей в глаза!

Почему? Неужели они все ее узнают? Неужели эти солнечные очки, закрывающие половину ее лица в пасмурную погоду, не спасают Ольгу от их все знающих взглядов?! Разве она недостаточно изменилась за двадцать лет, чтобы уже никто не смел крикнуть ей в спину обидное и унизительное прозвище «Фантомасиха»?!

Конечно, нет! Между Ольгой Майоровой и Олей Бессоновой была пропасть! Никто и никогда не догадается, кто вернулся в их город, если она сама не захочет об этом сказать! А люди… пусть смотрят! Они просто не видели таких столичных штучек, одетых во все лучшее на четвертом и пятом этажах московского ЦУМа.

Ольга знала – так ведут себя жители всех южных городов. Они смотрят тебе в глаза. Вне зависимости от того, знают тебя или нет, интересен ты им или не очень, есть у них время или они спешат – они смотрят в глаза собеседнику или просто прохожему. Такова традиция, норма жизни и даже элемент самообороны. Переглядка «свой-чужой» всегда выдавала отводившего взгляд гостя.

Сейчас Ольга была даже не гостем. Она была явным чужаком…

Сидеть в номере было невыносимо с момента приезда. Город, вернее, мрачные воспоминания магнитом тянули Ольгу выйти на улицу. Раннее утро казалось хорошим прикрытием. Кого она встретит?..

Но прогулка по центру стала еще худшей пыткой! Особенно когда рядом с тобой школа и улица, где ты провела свое ужасное детство.

Оставалось где-то спрятаться… И салон красоты показался психологу идеальным местом. Молодые девчонки, которые должны работать в ранний утренний час, скорее всего, даже родились уже после исчезновения Ольги Бессоновой из медленной и размеренной жизни Апшеронска.

Не стоило заходить… Не стоило снимать очков…

– Оля?! – Анжела сразу же узнала ту, которая была уверена в своей маскировке на сто процентов. – Откуда ты?! Сколько лет, Оля? Какая ты стала?! Ух ты, ничего себе…

«Дура!!! – внутренний голос орал на Ольгу что было сил. – Конечно, это должно было произойти!»

Час в кресле у косорукой и не перестающей болтать толстушки просто вывел психолога из себя. Но бежать было хуже, чем терпеть. Оставалось четко указывать «визажистке и стилистке высокава уровня», как надо работать с ее волосами. И надеяться, что новости сейчас распространяются по городку чуть медленнее, чем двадцать лет назад.

Дальше все пошло несколько лучше, чем начиналось…

Разговор с Лебедевым у домика в горах состоялся почти в том ключе, как ей хотелось. Ольге все-таки удалось его спровоцировать. С подполковником психологу все было понятно очень давно – еще задолго до их реального знакомства. Это было его дело! «Маньяк», а так за глаза звали «важняка» многие из его сослуживцев, любил браться за сложные дела и доводить их до конца, годами копаясь в материалах следствия, проводя допросы, экспертизы и задержания.

Она потратила много личного обаяния, чтобы вынудить его руководство назначить именно Лебедева на это гиблое дело. И еще больше душевных сил и напряжения стоило Ольге общение с самим следаком. Природный энергетический вампир, он, казалось, с годами натренировал в себе еще больше способностей по высасыванию сил из собеседников. Те, кого Лебедев допрашивал, часто практически еле уползали после многочасовых бесед из его кабинета.

Дело сдвинулось с места и очень медленно раскручивалось. Следак, кажется, никуда не спешил…

Иногда Ольге казалось, что она ошиблась с объектом. Надо было выбирать кого-то другого – проще и покладистей. Того, кто будет пластилином в ее умелых руках. Того, кто эффективно выполнит поставленную задачу и исчезнет с ее личных радаров навсегда. Максим Евгеньевич, кажется, претендовал на нечто большее…

К тому же Лебедев совершенно не верил в историю ее «научной» заинтересованности. И был абсолютно прав…

Но в итоге,