Чайковский - Василий Берг

друга знали и полное представление о степени подготовки студентов преподаватели имели и без экзаменов. Кроме того, хорошо зная Петра Ильича, Рубинштейн знал и о некоторой неуравновешенности его нервной системы. Так зачем нужно было настаивать на невыдаче диплома? Ответ прост – из чувства неприязни, сиречь – из вредности.

С Николаем Григорьевичем у Петра Ильича сложились совершенно иные отношения, только, прежде чем переходить к ним, нужно сделать одно важное уточнение – Антон Рубинштейн сыграл в жизни Чайковского гораздо бо́льшую роль, несравнимо бо́льшую роль, чем его брат. Почему? Да потому что он стал одним из тех, кто помог Петру Ильичу окончательно осознать свое призвание и сыграл ведущую роль в развитии его гения. У каждого таланта непременно должен быть такой катализатор, которым стал для Чайковского Антон Рубинштейн. Да, чисто в человеческо-бытовом смысле Николай сделал для Петра Ильича гораздо больше, вплоть до того, что он, согласно одной из версий, был инициатором знакомства нашего героя с Надеждой Филаретовной фон Мекк. Об этом упоминала в своих мемуарах внучка Надежды Филаретовны Галина фон Мекк, которая приходилась Петру Ильичу внучатой племянницей[46]. Так-то все оно так, но первый, самый главный, определяющий шаг по тернистой музыкальной стезе Чайковский сделал с помощью Антона Григорьевича. Короче говоря, если бы не Антон, то Николаю некого было бы опекать.

Собственно, место в Москве Чайковскому устроил Антон Григорьевич. Оцените, как элегантно-благородно избавился он от неприятного человека, с которым в противном случае пришлось бы работать вместе. Вспомним, что Петр Ильич был в числе первых выпускников консерватории, которая понемногу вырастала из камерного учебного заведения в настоящее академическое. В подобной ситуации весьма высока была вероятность того, что Антону Григорьевичу пришлось бы работать вместе с Чайковским, которому так и «светило» место профессора консерватории. И вроде бы активно воспрепятствовать этому нельзя – не поймут. Лучше уж сплавить неприятного человека в Москву, на радость и себе, и брату.

В первых числах сентября 1865 года Николай Рубинштейн приехал в Санкт-Петербург набирать кадры для Музыкальных классов Московского отделения Русского музыкального общества, которые уже в сентябре будущего года были реорганизованы в Московскую консерваторию. Вообще-то изначально Николай Григорьевич хотел пригласить на место профессора гармонии (а также свободного сочинения, теории музыки и инструментовки) упоминавшегося выше Александра Серова, и тот сначала согласился, но вскоре передумал переезжать в Москву, где его опера «Юдифь» была принята, мягко говоря, без восторга (и это на фоне феерического успеха «Рогнеды» в Петербурге). Тогда Антон Григорьевич порекомендовал брату Чайковского, и Петр Ильич еще до окончания консерватории получил профессорское место в Москве. Надо сказать, что Чайковский принял предложение не сразу, потому что ему, как еще не сделавшему себе громкого имени, Николай Григорьевич предложил весьма скромное пятидесятирублевое жалованье. Но все же принял. Что же касается Николая Рубинштейна, то современники отмечали, что к своим и казенным деньгам этот достойный человек относился совершенно по-разному. Свои деньги он так и норовил истратить на помощь ближнему, а вот казенную копейку держал в кулаке крепко. С одной стороны, предложил Чайковскому пятьдесят рублей в месяц (это из «казенных», то есть консерваторских денег), а с другой – сразу же по приезде Петра Ильича в Москву «насильно» подарил ему шесть рубашек. Да вдобавок поселил Петра Ильича в своей квартире, где тот жил до сентября 1871 года. Бесплатный кров (и обслуживание) на четыре с половиной года – это, согласитесь, весьма щедрый бонус. И с 1867 года ежемесячное жалованье профессора Чайковского было повышено до ста рублей.

Чайковский называл Николая Григорьевича «удивительно милым человеком» и был тысячу раз прав. Разумеется, нет человека без недостатков. Мелкие нас не интересуют, а крупных у этого милого человека было два – деспотизм, который некоторые называли «самодурством», и чрезмерный энтузиазм по отношению к прекрасному полу. Впрочем, имелся и третий – азартные игры: в карты и рулетку Николай Григорьевич спускал больше, чем тратил на женщин и благотворительность[47]. Анекдотов о Рубинштейне-самодуре ходило много (и бо́льшая часть их была, как водится, выдумана), так что лучше будет выслушать мнение авторитетного человека – выдающегося драматурга Александра Николаевича Островского, бывшего большим знатоком и ценителем музыки: «Дисциплина только тогда достижима, когда управляет делом лицо авторитетное. В московском Музыкальном обществе концертные исполнения достигли высокой степени совершенства благодаря образцовому, идеальному по своей строгой требовательности администратору Н. Г. Рубинштейну. Без дисциплины сценическое искусство невозможно; оно перестает быть искусством и обращается в шалость, в баловство. Строгая дисциплина необходима везде, где эффект исполнения зависит от совместного единовременного участия нескольких сил. Где нужны порядок, стройность, ensemble, там нужна и дисциплина»[48].

В судьбе Рубинштейна можно найти некоторое сходство с судьбой Чайковского – оба они пришли к музыке через юриспруденцию. В 1855 году Николай Григорьевич окончил юридический факультет Московского университета, затем около двух лет прослужил в канцелярии Московского генерал-губернатора, но в итоге оставил службу ради музыки. К тому времени у него уже имелась определенная известность, которую он снискал на выступлениях еще в бытность студентом. Возможно, это сходство тоже сыграло роль в отношении Николая Григорьевича к Петру Ильичу.

Справедливости ради нужно отметить, что иногда между двумя милыми людьми пробегала кошка. Чего только в жизни не случается! Так, например, Николаю Георгиевичу не понравился Первый концерт для фортепиано с оркестром b-moll (Соч. 23), который заслуженно считается одним из шедевральных произведений Чайковского. «В декабре 1874 года я написал фортепианный концерт. Так как я не пианист, то мне необходимо было обратиться к специалисту-виртуозу, для того чтобы указать мне, что в техническом отношении неудобоисполнимо, неблагодарно, неэффектно и т. д. Мне нужен был строгий, но, вместе, дружественно расположенный ко мне критик… Не хочу вдаваться в подробности… но должен констатировать тот факт, что какой-то внутренний голос протестовал против выбора Рубинштейна в эти судьи механической стороны моего сочинения. Я знал, что он не удержится, чтобы при сем удобном случае не посамодурничать. Тем не менее он не только первый московский пианист, но и действительно превосходный пианист, и, зная заранее, что он будет глубоко оскорблен, узнавши, что я обошел его, я предложил ему прослушать концерт и сделать замечания насчет фортепианной партии. Это был канун рождества 1874 года… Я сыграл первую часть. Ни единого слова, ни единого замечания! Если бы Вы знали, какое глупое, невыносимое положение человека, когда он преподносит своему приятелю кушанье своего изделия, а тот ест и молчит! Ну скажи хоть что-нибудь, хоть обругай дружески, но, ради бога, хоть одно сочувственное слово, хотя бы и не хвалебное… Я вооружился терпением и сыграл до конца. Опять