Ворчливая моя совесть - Борис Рахманин

Художница молчала. На громогласного Крыжовникова поглядывала отчужденно, без особого интереса. Когда поезд, скрежеща, сдвинулся с места, поплыл, поплыл, Крыжовников, оставшись на месте, махал рукой, а Художница быстро пошла вслед за вагоном, у самого тамбура, еще открытого. Она всхлипывала, вытирала платком глаза. И хотелось схватить ее за тонкую, смуглую руку и одним рывком втянуть к себе, вырвать из окружающего ее мира остолопов. Фомичев вернулся в купе.

— Жена? — спросила старуха, обложенная круглыми узлами, словно наседка яйцами. Он кивнул. В свертке оказались яблоки, кусок колбасы, булка, махонькая стеклянная баночка зернистой икры — очень холодная, прямо ледышка — как видно, долго пролежала в холодильнике, — и бутылка «беловежской».

— Да, — еще раз кивнул Фомичев старухе, — жена.

За окном так и не стемнело, хоть было уже около трех ночи. На соседней койке похрапывал Гудим. Фомичев оделся, обулся. Не в резиновые сапоги, естественно. Достал башмаки. И вышел. Решил прогуляться. Решил пройти главной поселковой улицей, бетонкой, местным Калининским проспектом, по левой стороне его. Улица просматривалась из конца в конец. В начале ее — гостиница. Довольно броское строение, обшитое снаружи свежим еще, желтоватым тесом. И не без некоторого комфорта внутри. Даже номер «люкс» имеется. Дальше — общежития. «Москва» и «Киев». Города разные, а общежития ничем одно от другого не отличаются. Даже бачки с водой в коридорах одинаковые. Даже собаки на оба общежития — одни и те же. Полкан, Марс, Белка, Моряк, Волчок, Снежок и Пальма. Лохматые, добродушные, остроухие собаки, которых и в поселке, и во всем Заполярье — чуть меньше, чем комаров. Никто их не кормит — что это за собака, если сама себя не прокормит? — но зато каждая из них четко знает, кто ее хозяин. Не хозяин собаку выбирает, а собака хозяина. Вот и сейчас, стоило Фомичеву выйти на улицу, — три, четыре собаки сейчас же прервали дремоту, поднялись. Припав передними лапами к земле и выгнув спины, сладко потянулись, широко зевнули, раскрыв полные белых, акульих клыков пасти, и, стегая по воздуху хвостами, двинулись вслед за своим избранником по левой стороне улицы.

Несколько жилых домов. Алюминиевые лодки прислонены к стенам. Во дворах — тихие, угомонившиеся грузовики-рефрижераторы, автофургоны с надписями: «Хлеб», «Молоко», трактора, самосвалы, танки-вездеходы… А вон и тот самый ярко-оранжевый трудяга-мусорщик… Те, кто работает на этой технике, спят, сны видят. Можно, значит, и технике передохнуть малость.

Контора!.. Ставка, так сказать, главного командования. КП. Мачты радиоантенны, вывеска под стеклом, доска приказов, железная бадья с водой. «Просьба мыть ноги!» — требует надпись. Это для сапог. Но и контора, даже она, спит в этот поздний час. Наверняка восстанавливает посредством сна нервные клетки и неутомимый Бронников. Только Фомичев не спит. Хотя что это? Посреди пустого спящего поселка, на скрывающем в себе трубы теплотрассы высоком деревянном тротуаре, свесив ноги сидел какой-то паренек и, забыв обо всем на свете, читал пухлую растрепанную книгу. Начал, как видно, под вечер, увлекся и оторваться не в состоянии.

Магазин… Приложив козырьком ладонь к глазам, Фомичев заглянул в окно, не разглядит ли что-либо интересное внутри, достойное того, чтобы явиться завтра к самому открытию. Нет, вроде ничего особо дефицитного не видно. На перечеркнутой стальным засовом двери — объявление:

«Промтоварный магазин ОРСа убедительно просит покупателей, купивших в апреле — мае с. г. сорочки мужские, импортные, по цене 7 р. 50 к., артикул 2—309, возвратить сорочки или доплатить за них разницу в стоимости, т. к. их цена 18 рублей».

«Надо будет поинтересоваться когда-нибудь, — решил Фомичев, — многие ли доплатили?»

Столовая… Опоздал Фомичев поужинать сегодня. А есть теперь хотелось безумно. Снова несколько жилых домов… Еще несколько собак присоединились к тем, что сопровождали своего избранника. Парус, Васек, Грохот и Нерпа… (Дело в том, что Фомичев многих собак поселка сам и окрестил.) Клуб… «Знакомство по брачному объявлению» на экране. Затем — танцы. Почта… Странно, что не сидит на ее ступеньках Володя Гогуа. Овощехранилище. Новое. Только что выстроенное. Ничуть не хуже по виду, чем гостиница. Электроцех… Шумит электроцех, гудит, бессонно вырабатывая энергию. Фомичев остановился. Кончилась улица. Можно было, конечно, в глубь дворов проникнуть, там посмотреть… Вон светится между домами, словно аквариум, стеклянный прямоугольник теплицы — шевелится там что-то, движется, будто огромные рыбины лениво ходят, шевеля шлейфами хвостов. Но не лучше ли к реке податься? Река — она и есть река. Водная артерия. Берегом, загроможденным сгруженными с барж огромными ящиками, контейнерами, катушками кабеля, грудами бумажных мешков с цементом, он пробрался на причал. Постоял, посмотрел на спящие буксиры и сухогрузы. Собаки, пробравшиеся вслед за Фомичевым через этот лабиринт, тоже не без интереса всматривались в речные просторы. Медленно, на веслах шла вдоль берега лодка. Плескалась волна под днищем, капала с весел жемчужная вода.

— Ты чего на веслах? — удивленно спросил Фомичев у рыбака. — Мотор барахлит?

— Да нет, в порядке. Но шумный он у меня, поселок разбужу.

Спрыгнув с причала, Фомичев во главе собачьего отряда зашагал узкой лентой плотно утоптанного прибоем песка. А вот еще один бодрствующий… Загнав в реку разгоряченный дальней дорогой, дымящийся бензовоз — настолько маслянисто-черный, что надпись «Огнеопасно!» едва видна, — раскатав до самого паха резиновые сапоги, молоденький губастый шофер зачерпывал ведром воду и плескал ею в бока машины, жирную грязь смывал. Молодец! В третьем часу ночи про коня своего думает, про… И вдруг как током ударило Фомичева.

— Эй! Ты что же это делаешь?! — закричал он. — Ты что творишь?! Жаль, что я в туфлях, не достать тебя, а то бы!.. Начистил бы я тебе будку, губошлеп!

Опешив вначале, шофер быстро пришел в себя.

— В туфлях? Ничего… Тогда я к тебе выйду, — и, многозначительно зажав в руке дужку ведра, двинулся на берег. Вышел. Однако бить Фомичева ведром по голове медлил. Собаки встретили его общим помахиванием хвостов. — Ну, чего губошлепом обзываешь?

У Фомичева тоже гнев частично испарился.

— Рыбу любишь?

— Люблю. Дальше?

— А сейчас как раз нерест. Рыба икру мечет. А ты ее травишь.

— Я?! Травлю?! Как это?

— Бензовоз в реке моешь, вот как!

Недоуменно поморгав белыми поросячьими ресницами, шофер пошел обратно в воду. Влез в кабину. Заработал мотор. Бензовоз задним ходом выполз на берег, развернулся.

— У тебя что, бывает, да? — покрутил пальцем у виска шофер. — Сам ты губошлеп! — и умчался.

Бросив прощальный взгляд на реку, Фомичев свистнул собак, разбежавшихся по берегу, и через несколько минут они снова были на бетонке. Как раз проезжал мимо крытый брезентом «уазик». Остановился. Выглянул Бронников.

«Смотри-ка, — удивился Фомичев, — и он не спит!»

— Если не ошибаюсь, Фомичев?

— Не ошибаетесь.

— Садись.

Открыв вторую дверцу, Фомичев ввалился, сел и оказался рядом с Бондарем.

— Здравствуйте, Фомичев! Не спится?

— Ага. Белая ночь… Вышел…

— Я вот тоже здесь прогуляться решил когда-то, — оглянувшись на него, засмеялся Бронников, — и заблудился. Что? Невероятно? Бондарь, подтверди! Если б не Бондарь… Чуть, знаешь ли, не замерз. Я ведь южанин сам. Вырос в Астрахани, учился в Баку. Все, думаю, если спасусь — за порог дома больше не выйду. А через пару дней… Уж такой случай получился — снова вышел. И снова, на том же месте, то есть — вот здесь! — он со смехом потер руки, словно и сейчас приятно было обо всем этом вспомнить. — Гуляешь, значит? А как насчет горяченького чайку?

«Если бы еще и бутерброды к чайку, — мелькнуло у Фомичева, — тогда…»

— Чаек — это хорошо, — ответил он неопределенно, — чай тонизирует.

— Точно! А то мы с Бондарем на лежневку махнули, промокли там чуток. Сейчас греться будем.

«Уазик» остановился.

— Ну, Игорек, мчись, отдыхай, — сказал Бронников шоферу, — завтра рано подыму. То есть уже сегодня.

В квартире начальника НРЭ Фомичев никогда не был. Сбросив в прихожей обувь, все трое прошли в гостиную. Фомичев огляделся. Ничего, уютно. Мебель, полка на стене с одинаковыми бутылочками. Черное что-то в бутылочках. Нефть! И белая веточка коралла. Точно такую же он у Бронникова в кабинете видел как-то. Ковер над тахтой. А на ковре — старинный кавказский кинжал. Фомичев вспомнил — Гогуа как-то рассказывал, что имел честь подарить этот кинжал жене Бронникова, Алене. Не ахти какой кинжал, но боевой — видно, что бывал в переделках. И сейчас лезвие чуть выдвинуто из ножен, поблескивает. Точно не выдвинул его кто-то, а само выдвинулось, чтобы взглянуть на вошедших.