Расследование мотива - Станислав Родионов

Рябинин всё тянул воздух, пока не закололо под лопатками. Потом подержал его в лёгких и медленно выпустил ртом. И какая-то часть злости вроде бы ушла вместе с воздухом, как дым в форточку.

Женщина смотрела на него подозрительным взглядом.

— Не вызывал вас из-за похорон. Давал возможность прийти в себя. Горе всё-таки…

Ей было пятьдесят восемь лет. Правильные черты лица не утратили своей чёткости. Видимо, и она была в молодости красавицей.

— Почему этот бандит не арестован? — спросила она, как ударила по деревянной бочке.

— Сначала я вас хочу кое о чём спросить, — мягко ответил Рябинин, возвращая паспорт. — Вы не только потерпевшая, но и свидетельница. Что вы скажете об отношениях между дочерью и Ватунским?

— Какие там отношения! — взметнулась она. — Первую жену бросил! Знаете про неё?

— Ну это было давно…

— Всё ж таки бросил! В счёт идёт.

— Идёт, — согласился Рябинин.

— А любовницу завёл? Хотя я живу далеко, но всё хорошо вижу.

— Откуда вы знаете про любовницу? И про жену?

— Как откуда? От дочки. Только на людях делали вид, что любовь да согласие. А дома скандал за скандалом. Говорила я: сходи в райком, с ним бы, с миленьким, быстро по этой линии разделались…

— Свидетели говорят, что скандалы начинала жена, — с трудом перебил Рябинин.

— А какая жена потерпит разврат? — крикнула она так, что Рябинин слегка отпрянул.

— Скажите, — вдруг дьявол надоумил его, — адрес любовницы вы нашли для дочки?

— А что ж — сидеть сложа руки? — опять крикнула она.

— Конечно-конечно, — успокоил он её.

Перед ним была потерпевшая, у которой убили дочь. В таких случаях родители редко питали к нему симпатию, а случалось, что в горе и ненависти не видели большой разницы между преступником и следователем, как родственники умершего на операции частенько считают причиной смерти хирурга, а не болезнь. Поэтому Рябинин обращался с потерпевшими, как с душевнобольными.

— Почему этот бандит не арестован? — опять повторила она.

— Вот разберёмся…

— Чего тут разбираться! Убили человека, а они всё разбираются!

— Скажите, — осторожно начал Рябинин, — развратом вы называете любовницу или ещё что-то?

— И любовницу называю, и ещё кое-что. Натура у него развратная. Приличные мужья после работы обедают дома, а он в ресторан прётся…

— Ну и что? — неосторожно вырвалось у Рябинина.

— Как «ну и что»?! А вы знаете, что у него в кабинете спиртное стоит? Кто придёт, он первым делом выпить даст и сам пропустит. Работягу за маленькую в дружину ведут! А он по напёрсточку нанюхается за день, глазки замасленеют — и начнёт бабам руки целовать.

— Ну и что? — опять не сдержался Рябинин и тут же пожалел.

Мать Ватунской слегка отшатнулась — то ли для прыжка, то ли чтобы рассмотреть следователя получше. Её взгляд, воспалённый ненавистью, впился ему прямо в душу. Он хлопал глазами и ждал, что она сделает: пойдёт к прокурору жаловаться или даст ему оплеуху.

— Мы понимаем, где тут собака зарыта, — неожиданно тихо сказала она. — Хорошо понимаем! Ватунский — большой начальник, и надо всё сделать втихую, чтобы шито-крыто. Но не получится! Молод ещё! Я не таких видела! Да за свою дочку я сама вот этими трудовыми руками всем головы отвинчу!

Она вскочила со стула, и теперь отшатнулся Рябинин. Стеклянные горошинки на воротнике растеклись, и мех облезло торчал мокрыми хвостиками. Женщина бросилась к двери и так ею шарахнула, что у Рябинина заныли зубы, зарябила вода в графине и запахло штукатуркой.

— Что у тебя случилось? — тут же заглянул Юрков.

Он хотел помочь товарищу, но его глаза подсвечивались тем подозрительным ожиданием, которое всегда у него появлялось при виде Рябинина.

— Да вот сейф упал, — грустно признался Рябинин.

— Он же стоит, — ещё подозрительнее удивился Юрков.

— Я его поднял, вот и стоит.

Юрков глянул на многопудовый сейф и прищурился. Рябинин невозмутимо поблёскивал очками.

— Шуточки всё отпускаешь?

— Откровенно говоря, тётку я тут одну отлупил.

Это уже чёрт, который сидит в каждом человеке рядом с ангелом, дёрнул его за язык. Зря дёргал, потому что большой грех шутить с не понимающими юмора. Но того самого чёрта, который сидел рядом с ангелом, как раз и подмывало шутить с непонимающими.

Юрков неопределённо хмыкнул с вполне определённым смыслом и хлопнул дверью — не так сильно, как мать погибшей: зубы не заныли, но штукатуркой запахло.

И опять где-то в желудке свернулась клубком тоска…

Эта женщина наверняка пойдёт к прокурору города, в горком партии, поедет в Москву — она всюду пойдёт. И её все поймут как мать. Как мать её понимал и Рябинин, но не понимал как человека. В этом кабинете людей с горем много перебывало, но вели они себя по-человечески. Может быть, в этом и заключается звание человека — всегда оставаться им, даже в беде?

Но откуда эта тоска ползёт, как серый туман по болоту? Не боялся он жалобы, — их писано-переписано на него. Угрозы? Но следователь привык к ним. Может, оскорбление? Но он сразу простил ей, как всё прощают матерям. В конце концов любой потерпевший имеет право предъявить строгий счёт юридическим органам. Тогда что же? Тоска, и запах штукатурки, и хлопнувшая за Юрковым дверь. Запах и Юрков — вот откуда эта болотная тоска.

Что же это! Юрков, следователь, его товарищ, против суда над Ватунским. Прокурор тоже против. Приятель Ватунского, соседи, Новикова — все против. Наверняка и на комбинате против. Все они против Рябинина — даже мать погибшей. А кто же за него? Один Петельников? Но Рябинин обязан защищать общество от преступников. Кого же ему защищать, когда общество не нуждается в защите?

Рябинин даже встал от этой неожиданной мысли, которая делала его работу бесполезной. Он даже повернулся к тополям — они-то всегда стояли к нему лицом, они ко всем стояли лицом. Он, следователь, — слуга общества. Но ведь он следователь прокуратуры, которая охраняет интересы государства, а не местного общества. Значит, за него государство в лице вот этого кодекса Российской Республики.

Рябинин вздохнул: государство за него. Оно огромно, могущественно, справедливо, но где-то там, наверху, а ему хотелось чего-то рядом, хотя бы одного слова единомыслия. Выходило, что теперь он единственный представитель государства по этому делу. А зачем государству сажать Ватунского, когда ему выгоднее иметь хорошего главного инженера? И не много ли он на себя берёт — вот так, от имени государства? Рябинина не особенно смущало количество его противников, — история и жизнь его убедили, что частенько истина начинала с малого. Его настораживало другое: Ватунского защищали разные люди, юристы и неюристы, да и сам он, лично, не как следователь, вряд ли стал бы его строго наказывать.

Рябинин взял в руки кодекс — тоненький он, несолидный, вот уж не свод законов, а тощенькая книжечка, где статья сто шестая коротко сообщала, что убийство, совершённое по неосторожности, наказывается лишением свободы на срок до трёх лет или исправительными работами на срок до одного года.

Так думало государство.

Рябинин убрал в сейф чистый бланк протокола допроса, — мать погибшей так и осталась недопрошенной. Но в одном она была права: жена первая, жена вторая, третья женщина. Не многовато ли для безупречного человека?

Как бы ни было хорошо проведено следствие, оно всегда только заглядывает в жизнь человека, как прохожий заглядывает в окно чужой квартиры. Следователь может разложить криминальные эпизоды по статьям кодекса, но жизнь человека так не разложишь. Да не всегда это и нужно. Если при поверхностном изучении жизни Ватунского были установлены три женщины, то логично допустить, что их было больше. Математика, какая-нибудь теория вероятностей, подсчитала бы точнее.

Одна женщина ненавидела Ватунского — она погибла. Вторая женщина его любила. А что скажет третья, бывшая жена? Возможно, они расстались не очень приятно, но время затягивает и не такие раны, а человек с зажившими ранами может быть объективен.

Петельников должен найти её и допросить.

19

Следователь — работник особого рода. Он представитель власти и по закону может делать то, что другому не позволено. Следователь может задержать человека, обыскать его, арестовать, перерыть квартиру, предъявить обвинение. В дождь и ночь несётся на происшествие: труп, найденный где-нибудь в яме или подвале, взрыв трубы или пожар, крушение поезда или обвал дома; кража в квартире или ограбление универмага, — и сидит, ползает, ночами пишет протокол осмотра при свете фонарика или допрашивает днями, оставаясь спокойным и бесстрастным, как гипсовый бюст. И нет у этой специфической работы ни нормы, ни границы. Стоит у него опечатанный, вросший в пол металлический сейф, будто отлитый из многопудовых гирь. Там лежат уголовные дела, инструкции и приказы не для любого взгляда, и оружие лежит в кобуре, матовой от пыли…