Два круга солидарности. Этнический и национальный факторы в современном мире - Владимир Иорданский

С оглядкой на это наблюдение он считает необходимым предостеречь: «Безудержный культ государства и государственных интересов представляет реальную угрозу здоровому объединению национальных индивидуальностей, поскольку скорее сдерживает созидательную энергию отдельных народов, чем направляет и объединяет ее в общем порыве»[38]. Он подчеркивает важность поиска свободы для личности и этносов, поддержания справедливости и определенного уравнивания шансов и средств к существованию этнических групп, признания законности культурных различий[39].

Очень скромные, очень ограниченные пожелания, но и они отнюдь не везде в третьем мире принимаются во внимание власть предержащими.

Нетрудно увидеть уязвимые места в концепции нации-государства, в частности, явно завышенную оценку объединительной роли собственно государства и, напротив, недооценку собственно этнического фактора.

Легко заметить, что культ государства может обернуться недемократическим пренебрежением интересами отдельных этнических групп, составляющих основу данного государства. И не раз оборачивался. В истории африканских стран уже неоднократно идея надэтнического единства становилась оправданием крутого подавления этносов, выступающих под сепаратистскими лозунгами.

Но есть ли ей практическая альтернатива? Думается, прав К. Гуену, когда обращает внимание на необходимость осуществлять теорию нации-государства на базе последовательной демократизации всей общественной, социальной и политической жизни, что позволит органично проявляться естественному стремлению различных этносов к сотрудничеству, а им самим – свободно, сознательно идти в определенных обстоятельствах на добровольное ущемление своих интересов во имя интересов всего сообщества. И ради его сохранения.

В свете африканского опыта особенно важно присмотреться к подходу к проблеме нации испанского философа Хосе Ортега-и-Гассета. Он отмечал, что «все попытки дать точное определение нации, в современном значении этого слова, остались безуспешными»[40]. Он спрашивал, какая реальная сила сплотила под единой верховной общественной властью миллионы людей, которые мы сейчас называем Францией, Англией, Испанией, Италией, Германией. И отвечал: «Не кровное родство, так как в этих коллективных организмах течет различная кровь. Не единство языка: народы, соединенные в одном государстве, говорят или говорили на разных языках. Относительное однообразие расы и языка, которого они сейчас достигли (если это можно считать достижением), – следствие предыдущего политического объединения».

Наблюдение испанского мыслителя, что нация – качественно иная категория, чем этнос, очень важно. Существенно также, что ход его рассуждения идет против установившихся в бытовом сознании уродливых представлений о нации. И не менее ценна еще одна его идея. Ортега-и-Гассет утверждал: «Не то, чем мы вчера были, но то, чем все вместе завтра будем, – вот что соединяет нас в одно государство».

Устремленность в будущее объединяет нацию сильнее и крепче, чем обращенность к прошлому, чем сползание к давним этническим предрассудкам.

Важнейшую предпосылку образования нации испанский философ увидел в демократизации общества. В национальных государствах современной Европы он отмечал тесную связь и единство интересов отдельной личности с общественной властью, чего не было в античном государстве.

Ученый не закрывал глаза на существование классов привилегированных и классов обездоленных, но высказывал убежденность, что в Англии, Франции, Испании, Германии не было просто «подданных», каждый являлся членом, участником единства. «Национальное государство в корне своем демократично, и это гораздо важнее, чем различия в формах правления», – писал он.

«Общность крови, языка, прошлого – неподвижные, косные, безжизненные, роковые принципы темницы, – развивал ученый свою мысль. – Если бы нация была только этим, она лежала бы позади нас, нам не было бы до нее дела!» Он с восхищением повторял блистательную метафору Э. Ренана о том, что жизнь нации – это каждодневный плебисцит, подчеркивая, что она освобождает гражданина, который повседневно, своим свободным выбором подтверждает принадлежность к нации. «Мысль о том, что нация осуществляется благодаря ежедневному голосованию, освобождает нас», – писал он.

Для Х. Ортега-и-Гассета демократизация – это не просто политические перемены, не просто переход от монархии – или партийного единовластия – к народовластию. Демократия – это не только политическая система власти, но образ жизни, культура общежития, основывающаяся на взаимоуважении, терпимости, на балансе интересов, прав и обязанностей различных социальных групп. В силу этого она и превращается в важнейший фактор трансформации этноса в нацию.

Подкупает красота идей, нравственность которых наделена силой точной, выверенной временем исторической правды. Привлекает и заложенная в них перспектива, их открытость будущему. И все же полностью согласиться с мнением философа невозможно. В его рассуждениях не принята, в частности, во внимание сила исторической инерции, выражающаяся в прочности традиционных этнических связей, в социальной закабаленности человека, в его подчинении определенным мировоззренческим стереотипам. Может быть, ни в одной другой сфере общественного сознания столь не ощутимы напряженность конфликта между древними, нисходящими к первобытности идеями и мифами, привычками души, и современными представлениями, как в сфере национально-этнической. Этот конфликт отнюдь не преодолен, и бывает достаточно сравнительно незначительного потрясения, чтобы архаика с ее спутниками – расизмом и обскурантизмом – одерживала новые и новые победы в людских умах.

Вместе с тем, и в подходе испанского философа, как и у Э. Ренана, явственно понимание идеи нации как некоего освобождения от ограниченности этнического начала. Но опять возникает вопрос, не лишает ли такое «освобождение» эту идею нации ее исторических корней? Не превращается ли нация в некую абстракцию, которую невозможно обнаружить в реальном мире, в этнической мешанине конкретной истории? Появляется и опасность отождествления нации и государства, социума и политической формы его существования. А как ни существенна роль государства в консолидации нации, оно, государство, не сводимо к нации, так же как и нации для полноценного развития отнюдь не обязательно создавать собственное государство.

С иных, чем испанский философ, позиций подходил к проблеме русский мыслитель правого толка И. А. Ильин. В частности, он исключал из поля зрения демократизацию как одну из важнейших предпосылок формирования нации. И его логика объяснима. Философ связывал вопрос о национальной принадлежности человека с его патриотическим чувством. При этом он подчеркивал важность достижения духовности в этом инстинктивном чувстве любви к родине. По его мнению, любовь к родине, патриотизм не зависят от заложенной в них перспективы, их открытости будущему. И все же чувствительны к внешним обстоятельствам, таким, как признаки расы, крови, формальной принадлежности к тому или иному государству. Он также отделял идею нации от этнического начала. Но ход его рассуждений принципиально отличен от движений мысли французского и испанского философов. Он писал: «Долгая жизнь на чужбине не делает ее родиной, несмотря на сложившуюся привычку к чужому быту и природе и даже на принятие нового подданства – все это остается бессильным, пока человек не сольется духом с дотоле чуждым ему народом. Признак расы и крови не разрешает вопроса о родине; например, армянин может быть русским патриотом, а может быть и турецким патриотом, но может быть и армянским сепаратистом, революционным агитатором и в России, и в Турции. А в великую войну за Россию патриотически дрались на фронте представители многих десятков российских национальностей. У людей смешанной крови происхождение бессильно разрешить вопрос о родине. Формальная принадлежность к какому-нибудь государству не только не обеспечивает патриотическое настроение у граждан, а, наоборот, в случаях завоевания или произвольного проведения границ, создает недобровольное подданство и вызывает в душах упорное антипатриотическое напряжение…

Все это означает, что родина не определяется и не исчерпывается этими содержаниями; она больше и глубже, чем каждое из них, взятое в отдельности, и чем все они вместе»[41].

Далее И. А. Ильин уточнял: «Родина есть духовная жизнь моего народа; в то же время она есть совокупность творческих созданий этой жизни; и, наконец, она объемлет и все необходимые условия этой жизни – и культурные, и политические, и материальные (и хозяйство, и территорию, и природу). То, что любит настоящий патриот, есть не просто самый «народ» его; но именно народ, ведущий духовную жизнь; ибо народ, духовно разложившийся, павший и наслаждающийся нечистью, – не есть сама родина, но лишь ее живая возможность («потенция»). И родина моя действительно («актуально») осуществляется только тогда, когда мой народ духовно цветет; достаточно вспомнить праведный, гневный пафос иудейских пророков-обличителей».