Осколки - Том Пиккирилли

Без двадцати одиннадцать я очутился в начале очереди. Вышибала спросил:

— Как у вас дела сегодня вечером, сэр?

— Хорошо, спасибо.

— Добро пожаловать в «Мост». Наслаждайтесь шоу.

Внутрь меня проводила женщина в сетчатых чулках, которая тепло улыбнулась мне.

— С компанией встречаешься или просто в бар пришел посидеть? — спросила она.

— Ни то ни другое, — сказал я. — Я был бы признателен за столик на двоих как можно ближе к сцене. — Я сунул ей пятидесятидолларовую купюру, не вполне уверенный, что все пройдет гладко с моей просьбой.

Она снова улыбнулась, уже не так тепло, и подвела меня к маленькому столику чуть в стороне от сцены, утопленному в тени, прямо перед пианино. Когда она ретировалась, тут же подошла официантка с коктейльным меню. Я заказал «просто пиво».

Проведя без сна последние сорок восемь часов, я был убаюкан обстановкой, хотя у меня ужасно чесалась спина. Непоследовательные мысли сплетались в сеть весьма мрачных подтекстов; вкус Сьюзен сохранился глубоко у меня во рту. Когда принесли пиво, я стал медленно его потягивать, оглядывая зал, наблюдая за тем, как другие посетители пьют и болтают. Грохот барабанов привлек мое внимание к сцене, где трое музыкантов подошли к своим инструментам. Гитарист и басист исполнили несколько быстрых гамм, в то время как барабанщик взялся отбивать ритм.

Зенит Брайт появилась в дальнем конце зала. На ней были белая рубашка с темным галстуком, поверх которой был надет малиновый свитер без рукавов, и темно-фиолетовая плиссированная юбка, украшенная узором из нот. Она ступала вперед решительно, с высоко поднятым подбородком, и ее глаза казались такими же грустными и красивыми, как и на том плакате снаружи. В них не было той же небесной синевы, что у Линды, но и темени, как у меня или у Сьюзен, не наблюдалось. Казалось, Зенит едва замечала публику, сквозь которую пробиралась, всецело сосредоточившись на том, чтобы проложить себе путь к сцене. Одинокий луч прожектора проследовал за ней — и оставался на ее фигуре до конца выступления.

Безо всякой привычной болтовни она села за пианино и мягко заиграла на высоких клавишах. Ее нежный голос шел будто из-под воды поначалу, и впечатление от него далеко не сразу вытанцовывалось — порой, бывает, слышишь что-то прекрасное, но до конца это не осознаешь. Сначала мне показалось, что она лишь легко, вполголоса, напевает или даже наговаривает некие слова, уставившись на участок стены позади меня; когда же я заметил, что она взаправду, по-настоящему и в полную силу поет, звук будто сам по себе зародился у меня в голове — и ее голос тут же стал сильным и звучным, заполняя клуб, вливаясь в него подобно дыханию при поцелуе.

Ее волосы рассыпались по лицу, повторяя образ с фотографии на плакате. Приятный штрих. Она не брала пауз, и музыкальные номера плавно перетекали из одного в другой, но люди все равно чувствовали себя обязанными аплодировать, и первые несколько секунд каждого нового номера заглушали рукоплескания. В конце концов до зрителей дошло, что так они нарушают плавность ее выступления, и большинство из них больше не хлопали. Пары встали и двинулись на танцпол; все остальные остались сидеть без движения, будто заговоренные.

Когда выступление Зенит Брайт закончилось, толпа разразилась тем, что до сих пор сдерживала. Шум, казалось, никак не подействовал на звезду вечера. Она присела, скромно улыбнувшись, в полупоклоне, и жестом пригласила участников своей группы встать рядом с ней — что они и сделали, а затем снова разошлись по сторонам, когда в честь солистки опять зазвучали аплодисменты. Прожектор погас, когда она прошла мимо меня к бару. Ожил музыкальный автомат, отправляя пластинку под иглу, но записанные песни звучали так блекло и нечетко в сравнении с тем, что выдавала для нас Зенит.

Поклонники последовали за ней и собрались вокруг, когда она заняла место в баре. Мне не хотелось протискиваться сквозь толпу, поэтому я сделал все возможное, чтобы встретиться с ней взглядом, не выглядя при этом слишком подозрительно. Десять минут спустя, вежливо выслушивая болтовню какого-то парня, она чуть подалась вперед, и наши глаза встретились; есть контакт. Мне понравился этот ее взгляд с умудренным, все еще будто бы грустным прищуром, который на самом деле был призван спрятать легкую опаску. Я улыбнулся — в безнадежной попытке успокоить ее; подняв кружку с пивом, я указал на пустое кресло напротив себя. Она извинилась перед компанией и подошла ко мне.

— Привет, — сказала она. — Я рада, что ты пришел на концерт.

— Я бы его ни за что не пропустил. — Банально, но для завязки разговора сойдет.

— Ты ведь… Нат, верно?

— Натаниэль. Да.

Она села и скрестила руки на скатерти.

— Вокруг тебя собралась толпа парней, но что-то я не видел, чтобы тебе хоть раз что-то принесли, — продолжил я. — Могу я предложить тебе что-нибудь выпить?

Она наклонила голову назад, затем вперед, пока не приняла решение.

— Ладно. Конечно. Диетическую колу, пожалуйста.

Я подозвал официантку, заказал еще пива и диетическую колу. Тупая головная боль ожила, с новой силой пульсируя в висках.

— Я видел твое выступление в «Городе грехов» и в «Волнах на заливе», а…

— А теперь все по-другому, — закончила за меня Зенит Брайт. Само собой. Улучшения, ревизии, беспокойство — в этом все мы. — Когда я только начинала выступать, у меня была группа под названием «Ноктюрн». У нас был хороший репертуар, но все песни с потрохами принадлежали тамошнему гитаристу. Он писал отличные партии, но никому из участников своего слова не давал — ни лишнего аккорда, ни сымпровизированных соло, ничего такого, что могло бы прийтись ему не по душе. В какой-то момент все от такого подхода устали. И вот, восемь месяцев назад я вышла из группы… а остальные укатили в Лос-Анджелес, где недавно подписали свой первый контракт со звукозаписывающей компанией. — Зенит Брайт нахмурилась. — Но что это за контракт, если по нему даже не выпустят винил? В общем, я осталась здесь, у побережья. Работаю с новой командой, добиваюсь того звучания, о каком всегда мечтала. — Она улыбнулась. — Не слишком ли все, что я только что сказала, похоже на биографические заметки?

У нее были открытые, дружелюбные манеры.

— Вовсе нет. Меня заинтересовала причина смены стилей. А так — я очень рад, что ты делаешь то, что хочешь делать.

— Ты как писатель должен понимать это лучше остальных.

— Пожалуй.

Пауза затянулась. Мы знали, что подошли к тому моменту, когда стоит заговорить о смерти Сьюзен. Головная боль усилилась,