Побратимы меча - Тим Северин

Большая часть птиц, за исключением кречета и одного из перепелятников, была уже обучена. Когда у них отросло новое оперенье, только и надо было, что заново ознакомить их с их охотничьими обязанностями. А кречет прибыл на соколиный двор незадолго до того, как я впервые его увидел. Вот почему у него веки были зашиты.

— Это нужно на время переезда, чтобы птица не слишком тревожилась и билась, — объяснил Эдгар. — А когда она вселяется в свое новое жилище, я мало-помалу ослабляю нитку, так что птица может постепенно оглядеться и освоиться без страха. Способ этот кажется жестоким, но единственный другой способ — накрыть ей голову кожаным колпачком — мне не по нраву, коль птица поймана после того, как научилась охотиться на воле. Слишком скоро надеть колпачок — это раздражит птицу и принесет ей лишние мучения.

А еще Эдгар предостерегал.

— Собака привыкнет зависеть от хозяина, а вот ловчая птица всегда независима, — говорил он. — Ты можешь приручить птицу и научить ее работать с тобой, и никакая другая охота не сравнится с этим удовольствием, когда пускаешь свою птицу и смотришь, как она бьет добычу, а потом возвращается на твою руку. Только не забывай, стоит птице взмыть в воздух, она всегда может выбрать свободу. Она может улететь и никогда больше не вернуться. Вот тогда-то ты поймешь, что такое страдания сокольничего.

Свободный дух привлекал меня к ловчим птицам, и я быстро понял, что обладаю природным даром обращения с ними. Эдгар начал учить меня этому, взяв одного из маленьких перепелятников, наименее ценных из его подопечных. Он выбрал птицу вовсе необученную и показал мне, как особым узлом привязывать к птичьей щиколотке шестидюймовую полоску кожи с металлическим кольцом на конце, а сквозь кольцо пропускать ремешок подлиннее. Он снабдил меня защитными рукавицами сокольничего, и каждый день я кормил сокола его пищей — свежими мышками, чтобы тот спрыгивал с насеста на теплый остов моей руки. После прибытия перепелятник этот отличался крикливостью и дурным нравом — верный признак, по словам Эдгара, что он был взят оперившимся птенцом, а не пойман после того, как слетел с гнезда, — однако через две недели я уже приучил его прыгать туда и обратно, как какого-нибудь ручного любимца в саду. Эдгар признался, что в жизни не видел, чтобы перепелятник так быстро приручился.

— Похоже, ты умеешь обращаться с женщинами, — заметил он с подковыркой, поскольку к охоте пригодны только самки перепелятника.

Спустя недолгое время он решил, что я подхожу и для обучения кречета. То было смелое решение, и может быть, связанное с суеверным понятием Эдгара, будто я могу обладать каким-то особым пониманием этого сокола потому, что я прибыл с его родины. Однако зная, что меня привезли в Нортгемптон по особому пожеланию Эльфгифу, он вполне мог вести игру с более дальним прицелом. Он сделал меня хранителем кречета. Я занимался ею — это тоже была самка — ежедневно по два-три раза, я кормил ее, купал единожды в неделю в ванне из желтого порошка, чтобы избавить от вшей, давал ей подергать и покрутить куриные крылышки, когда она стояла на своем насесте, чтобы шея и тело окрепли, и протягивал свою рукавицу, на этот раз гораздо более прочную, чтобы она могла спрыгнуть с насеста на руку. Через месяц кречет достаточно освоился с кожаным колпачком и спокойно позволял надевать его, после чего мне было позволено выносить его из соколиного двора, и там эта великолепная белая с крапинками птица летала на длинном поводке, чтобы добраться до кусков мяса, которые я клал на пенек. Еще неделю спустя Эдгар уже подбрасывал в воздух кожаный носок с крыльями голубя, и кречет, по-прежнему на привязи, слетал с моей рукавицы, ударял приманку, пригвождал ее к земле и зарабатывал награду в виде гусенка.

— У тебя задатки первостатейного сокольничего, — заметил Эдгар, и я просиял от удовольствия.

И вот, спустя два дня после гневной вспышки Эльфгифу на пиру, мы впервые отпустили сокола лететь свободно. Это был тонкий и решительный миг в его воспитании. Вскоре после рассвета мы с Эдгаром отнесли сокола в спокойное место, довольно далеко от бурга. Эдгар вращал приманку на веревке. А я, стоя в полусотне шагов от него с кречетом на перчатке, снял кожаный колпачок, отпустил кожаные ремешки и высоко поднял руку. Сокол тут же заметил летающую приманку, сорвался с перчатки мощным прыжком, отдавшимся до самого моего плеча, и кинулся прямо к цели — одним смертельным броском. Он ударил по кожаной приманке с такой силой, что вырвал веревку из рук Эдгара, и отнес приманку вместе с волочащейся за ней веревкой на дерево. А мы с Эдгаром застыли в страхе, не зная, не воспользуется ли сокол возможностью улететь на свободу. Помешать ему мы были бы не в силах. Но когда я снова медленно поднял руку, кречет спокойно слетел с ветки, скользнул к моей перчатке и уселся на нее. Я наградил его куском сырой голубиной грудки.

— Вот, стало быть, она, наконец, и пришла, чтобы предъявить свои королевские права, — тихо сказал Эдгар мне, увидев, кто ждет у соколиного двора, когда мы возвращались.

Там стояла Эльфгифу в сопровождении двух слуг. На мгновение меня обидел язвительный смысл слов Эдгара, но знакомое чувство уже завладело мной, и голова закружилась оттого, что я оказался рядом с самой красивой и желанной женщиной в мире.

— Доброе утро, госпожа, — сказал Эдгар. — Пришли посмотреть на своего сокола?

— Да, Эдгар, — ответила она. — Птица уже готова?

— Не совсем, госпожа. Еще дней семь или десять поучится и будет годна для охоты.

— А имя ты ей дал? — спросила Эльфгифу.

— А имя ей придумал этот парень, Торгильс, — ответил Эдгар.

Эльфгифу посмотрела на меня так, словно видела впервые в жизни.

— Так какое же имя ты выбрал для моего сокола? — спросила она. — Уверена, что оно мне придется по нраву.

— Я назвал сокола Habrok, — ответил я. — Это значит высокий зад — над опереньем на лапах.

Она чуть улыбнулась, отчего сердце у меня подпрыгнуло.

— Я знаю, что это значит; Хаброк в преданьях о старых богах означало «лучший из всех соколов», не так ли? Славное имя.

Я словно воспарил в небеса.

— Эдгар, — продолжала она, — ловлю тебя на слове. Через десять дней, начиная с сегодняшнего, я выйду на соколиную охоту. Мне нужно время от времени выбираться за пределы бурга и расслабляться. Две охоты в неделю, если соколы сгодятся.

Так началась самая идиллическая осень из всех, какие мне довелось провести в Англии. В дни охоты Эльфгифу подъезжала к соколиному двору верхом, обычно в сопровождении всего одной служанки. Иногда она приезжала одна. Эдгар и я, тоже верхом, ожидали ее. Каких соколов мы брали, зависело от дичи, на которую мы собирались охотиться. Эдгар обычно брал одного из сапсанов, я — моего кречета, а Эльфгифу брала у нас балабана либо одного из перепелятников — эти птицы поменьше, и женщине было легче их нести. Мы всегда отправлялись на одно и то же место, обширное поле, что-то среднее между вересковой пустошью и болотом — там хватало раздолья для ловчих птиц.