Робинзоны студеного острова - Николай Вурдов

ДОРОГА НА ВСЮ ЖИЗНЬ

В конце сентября 1942 года в составе большого каравана в Архангельск пришел тральщик, «Сом» с ребятами, — участниками новоземельской экспедиции.

Три месяца мы собирали яйца и промышляли кайру на птичьих базарах далекого полярного острова — как могли, помогали голодающему Архангельску. Многое пришлось испытать за это время, многое осталось в памяти на всю жизнь: тяжелой, опасной была работа на море и сорокаметровых отвесных скалах.

Но теперь все это позади. Мы были взволнованы, возбуждены. Как же: родной город — вот он, перед нами!

Судно направлялось к причалу рыбокомбината, на Факторию.

Северный ветер, холодный, порывистый, пенил мутноватые неприветливые волны Двины. День выдался серый и хмурый, но у всех, толпившихся на палубе, было праздничное настроение: нам предстояла скорая встреча с родными и близкими.

— Удивительное дело: ветер сильный, а большой волны не разводит. На море бы сейчас такие горы поднимались!

— И цвет волны в море другой — красивее.

— Смотрите, наша школа видна! Ребята сейчас корпят за партами.

— Борька, вон твой дом показался. Прыгай за борт, топай напрямик, здесь мелко — травку видно!

— Ой! Мою улицу проехали. Скажите капитану, чтобы бросил якорь, высадил меня.

Но вдруг разговоры, шутки как-то разом смолкли. Тихо, тревожно стало на палубе.

Что это? Что стало с лесотехническим институтом?! Вместо пятиэтажного правого крыла здания — изуродованная стена с остатками перекрытий. Кое-где у стен каким-то чудом держались железные койки. Все знали, что в правом крыле института помещался госпиталь, сотни раненых бойцов лежали в палатах. Страшно было представить, что произошло здесь.

На Новой Земле мы не имели известий из Архангельска, ничего не знали о бомбежках. Это было первое напоминание о том, что жестокая рука войны дотянулась и до нашего города.

Радостное оживление сменилось тревогой недобрых предчувствий. Что нас ждет дома? Как там родные?

На причале рыбокомбината судно встречали начальник управления тралового флота Каменев и еще несколько человек в морской форме. Родных не было. Да они и не могли знать о приходе тральщика, ведь «Сом» шел в составе большого каравана, а о таких вещах в военное время сообщали далеко не каждому.

Как только подали трап, встречавшие быстро поднялись на палубу. Нас выстроили вдоль борта. Каменев поздоровался с начальником экспедиции и что-то тихо спросил у него.

— Слава богу, все живы и здоровы, — улыбаясь ответил Грозников.

Каменев поздравил нас с прибытием в Архангельск, похвалил за работу, пожелал успехов в учебе.

— А теперь, ребята, ступайте в баню, — неожиданно заключил он. — Самое лучшее — с дороги да прямо на полок. Вымойтесь хорошенько, белье прожарьте в дезокамере, чтобы домой пришли — блестели!

Вот это здорово! Что-что, а баня всем была нужна в первую очередь: за три месяца мы только раз побывали в ней да и то помешал домыться немецкий «юнкерс».

До чего же приятно было хлестать мягким, распаренным веником зудевшее тело, смывать въевшуюся грязь жесткой, густо намыленной мочалкой, обливаться благодатной теплой водой.

— Не баня, а рай земной! — пыхтел, отдувался в предбаннике Боря Меньшиков.

Баня гудела от шума, смеха, радостных восклицаний.

Никто не обратил взимания на еле слышный из-за этой разноголосицы далекий заводской гудок, но вот к нему присоединился второй, третий… Загудели стоявшие у причала пароходы. Где-то совсем рядом раздался хватающий за душу вой сирены. Все эти звуки слились в один грозный и тревожный сигнал опасности.

Воздушная тревога!

В бане сразу стало тихо.

— Спокойно, ребята! — предупредил появившийся дежурный МПВО с противогазом через плечо и красной повязкой на рукаве. — Никакой опасности нет. Фашистский самолет где-то на подступах к Архангельску. К городу его не подпустят. Продолжайте мыться. Тревога скоро кончится.

Мы продолжали мыться — что же оставалось делать? — но уже без шума и смеха. Чудесного банного настроения как не бывало. Всем было немного не по себе: воздушная тревога… и где! — в нашем Архангельске. Далеко протягивает фашист свои лапы.

— Везет же нам, — ворчал Арся Баков, — в Кармакулах немец обстрелял, здесь опять не дает спокойно помыться — того и гляди, бомбу на плешь сбросит.

— А ты не бойся, — щелкнул его по затылку Толя Гулышев, — у тебя котелок — чугунный, любая бомба отскочит.

Время шло томительно медленно. Не было слышно ни взрывов, ни стрельбы зениток. Все уже вымылись, пора было одеваться, но куда-то девалась работница дезокамеры, сухонькая суетливая старушонка. Она появилась только после отбоя тревоги.

Наша одежда пахла паленым. Брезентовые робы, в которых так хотелось показаться дома, порыжели, просвечивали большими прорехами.

— Передержала! — сокрушалась старушка. — Боюсь я этих тревог. Как ударила бомба около нашего дома, с тех пор и боюсь. Чуть что — бегу в убежище.

— Поддержите меня! Мне дурно. Дайте воды, — стонал Тема Кривополенов, рассматривая свою «амуницию».

На него нельзя было смотреть без смеха: вся одежда — дыра на дыре, одного рукава как не бывало, сзади на брюках — огромная прореха. Немногим лучше выглядели и другие ребята….

Когда наша пестрая, шумная орава вошла в вагон трамвая, пассажиры стали с любопытством посматривать на нас. Таких оборванцев, наверное, еще не видел Архангельск.

У деревни Варавино сошли Геня Перфильев и Арся Баков. Они уже были дома. Их провожали дружескими тумаками, шутливыми пожеланиями. Двое друзей еще долго стояли на трамвайной остановке, махали нам вслед руками.

На углу улицы Урицкого дороги большинства ребят расходились. Постояли на перекрестке, поговорили. Сдержанно попрощались. Многие поехали на трамвае дальше в город, а мы, соседи — Боря Меньшиков, Толя Гулышев и я, пошли пешком.

— А жалко все-таки расставаться. Три месяца жили одной семьей, подружились, а теперь вот разошлись по своим углам, и кто знает, когда с кем встретишься, — вздохнув, сказал Боря.

Мы шли по Петроградскому проспекту, приглядывались, искали следы фашистских налетов. Но все, казалось, было по-прежнему. Редко-редко встречались дома со следами недавних пожаров.

Архангельск за военное время будто постарел, слинял, доски на деревянных тротуарах зияли дырами, хлябали под ногами, заборы кое-где покосились, в трамваях вместо разбитых стекол вставлены листы фанеры. Чувствовалось, что в городе не хватает умелых и сильных мужских рук.

Вот и наша улица. Вот и милый сердцу дом № 3.

Я быстро взбежал по крутой лестнице на второй этаж и громко постучал во входную дверь.

Открыла наша соседка Аня Джерихова, эвакуированная из Мурманска молодая учительница.

— Коля приехал! — закричала она на весь коридор и затормошила, закрутила меня и даже чмокнула в нос. — А мы уже думали, что ваше судно потопили, ведь три месяца не было никаких известий.

— А где наши? — спросил я, увидев замок, висевший на двери.

— Ах, ведь ты и не знаешь! — затараторила Аня. — Мама твоя, сестра Оля и маленькая племянница Ядвига уехали в деревню, в Коми, почти сразу же после твоего отъезда на Новую Землю, еще до бомбежек. Здесь остались сестры Мария и Лида. Обе они сейчас на работе.

Ключ от комнаты висел в коридоре на гвоздике. Я открыл замок. Ну вот и дома!

С каким нетерпением я ждал этого момента, мечтал о нем, но теперь почему-то особой радости не испытывал: не было мамы, а душою дома всегда была она, добрая, заботливая. Без мамы дом превращался просто в место для жилья.

Вечером пришли с работы сестры. Обе они были старше меня. Мария работала участковым врачом, Лидия — учительницей в 17-й школе.

В первую очередь они выкинули на помойку всю мою одежду и заставили второй раз за этот день идти в баню. Напрасно я уверял их, что чист, как стеклышко, — все было бесполезно.

— Марш в баню, и никаких разговоров! — заявила старшая, Мария.

Пришлось шагать в старую «макаровскую» баню. Вымылся, конечно, наскоро: просто постоял несколько минут под душем.

Одевался я в чистое белье Саши, мужа Марии. Он был на фронте. Банщик, худой жердеобразный старик, в мятом халате, с деревяшкой вместо ноги, подозрительно присматривался ко мне, когда я почти до колен подгибал кальсоны и загибал рукава рубашки.

— Мальчик, а ты не перепутал шкафы? — наконец не выдержал он.

Пришлось все объяснять. Хорошо еще, что вместе со мной в предбаннике одевался дядя Петя из соседнего дома. Он сказал, что знает меня и что я не вор и не краду чужую одежду.

Как приятно было дома пить чай из старого, еще дедовского самовара! В комнате чисто, уютно, тихо. Благодать да и только, особенно после трех месяцев кочевой палаточной жизни.