Умом и молотком - Алексей Иванович Брагин

пропитывали пористые песчаники джезказганской свиты. Серый песчаник более порист и легче подвержен растворению, чем красный. Рудные растворы в первую очередь поглощали известковый цемент серых песчаников и отлагали в их порах свой металлической груз. Получился «слоеный пирог» с рудной начинкой.

Теоретические исследования всегда увлекали его наравне с практической работой геолога. Четкую границу провести здесь было нельзя. Теоретик помогал практику, практик — теоретику. Тому и другому в равной мере помогала печать. Он с большой охотой сотрудничал и в районной газете «За медь», и в республиканских изданиях, и в «Правде».

В своей статье «Пора знать Джезказган», опубликованной в «Казахстанской правде» 24 августа 1933 года и подписанной, по обыкновению, «Инженер К. Сатпаев», он отмечал:

«После ряда осложнений, после угрозы катастрофического свертывания исследовательских работ существование геологоразведки в Карсакпае все-таки удалось отстоять. Сейчас корень вопроса в том, чтобы наиболее целесообразно использовать людей и время, — строить Большой Джезказган, несомненно, придется довольно скоро… тогда уже придется осваивать и остальные богатства недр».

Так Сатпаев передавал другим свою веру в Большой Джезказган.

Читая материалы XVII съезда партии, Каныш Имантаевич убедился в том, что строки Отчетного доклада ЦК ВКП(б) о необходимости «упорядочить дело цветной металлургии» имеют прямое отношение к Джезказгану. Значит, до сих пор оно было не упорядочено.

Делегат съезда председатель Совнаркома республики Ураз Исаев говорил с трибуны зала заседания:

— Запасы Джезказгана установлены с предельной точностью. Мы должны теперь же начать ряд подготовительных работ по освоению этого месторождения, чтобы к началу следующей пятилетки начать строить Джезказганский медеплавильный комбинат.

26 февраля 1934 года в «Казахстанской правде» появилась статья, подписанная «Инженер К. Сатпаев».

«Период второй пятилетки, — утверждал автор, — должен быть использован в отношении Джезказгана именно для полного и всестороннего изучения и решения всех вопросов, обусловливающих наиболее выгодное решение и ход как самого строительства, так и будущего производственного освоения Большого Джезказгана».

Осень 1934 года оказалась особенно плодотворной для джезказганцев. В ноябре в Москве при Академии наук СССР состоялась сессия Ученого совета казахстанской базы Академии, посвященная проблемам Большого Алтая и Большого Джезказгана. В ее работе приняли участие представители пятидесяти семи учреждений страны, виднейшие ученые, инженеры, геологи. Много труда вложил в подготовку сессии академик А. Д. Архангельский. Упорно готовился к сессии и Сатпаев.

Над Алтаем шефствовал Владимир Афанасьевич Обручев. Ему шел семьдесят второй год. Но сколько было в нем энергии, живого, нестареющего ума. Сатпаев смотрел на него с восхищением. Подумать только! Учитель его учителя, Михаила Антоновича Усова. Были тут и Иван Михайлович Губкин и Борис Евгеньевич Веденеев. Академики с мировой славой. С именем одного связано развитие нефтяной промышленности в стране, другой строил Днепровскую гидроэлектростанцию.

А он, Сатпаев, молод и в академических кругах мало кому известен, хотя многие ученые-геологи его уже знали. Молоды и его товарищи, с которыми он приехал в Москву доложить о Джезказгане.

Канышу Имантаевичу предоставили первое слово. Волновался ли он? Еще бы! Но этого не заметили ни седые академики, ни джезказганские коллеги.

Сообща ученые пришли к правильным рекомендациям. Сессия отметила, что Карсакпайский завод, работающий на базе джезказганских руд, «ни в коей мере не разрешает вопроса использования… запасов Джезказгана, и добыча наиболее богатых руд в дальнейшем может даже затруднить правильное использование всех запасов Джезказганского района. Поэтому сессия считает необходимым для ликвидации общей дефицитности меди в стране и использования ее запасов построить в течение третьей пятилетки в Джезказгане медеплавильный комбинат». Сессия поставила вопрос о незамедлительном строительстве железнодорожной линии Джезказган— Караганда — Балхаш, чтобы уже в 1938 году открыть по ней хотя бы временное движение. Сессия обратилась в Госплан СССР, Главное геологоразведочное управление, Главцветмет, Наркомат путей сообщения и в другие организации с просьбой рассмотреть результаты ее работы и включить в контрольные цифры плана 1935 года ассигнования на проведение изыскательско-исследовательских и проектных работ по Джезказгану.

Это было первое широкое признание, первая высокая гласная оценка. Праздник. Победа.

Однако полная ли победа? Вот когда авторитетные научные рекомендации поддержат плановики, когда просьбы об ассигнованиях станут директивами, можно безоговорочно сказать, что Джезказган вышел на широкую дорогу.

Очень многое зависело от позиции Народного комиссариата тяжелой промышленности СССР. Каныш Имантаевич попал на прием к наркому Орджоникидзе.

Мягким и чистым утром, запушенный снежинками, как все прохожие, Сатпаев с предчувствием и добрым и тревожным пересек площадь Ногина. Здесь на границе с Китай-городом находился дом, известный всем москвичам под именем Делового двора.

В вестибюле, стряхивая снежинки, он машинально провел рукой по подбородку. Гладко ли выбрит? Ему довелось на днях услышать рассказ о том, что нарком отсылает в парикмахерскую небритых посетителей. Взглянул на часы — пришел на двадцать минут раньше. Ожидающих в приемной было немного. Взял свежий номер «Правды». Развернул. Сразу бросилась в глаза статья «Страна цветных металлов». Подпись — Д. Заславский.

«Ученый-геолог Каныш Имантаевич (в очерке было напечатано «Емантаевич») Сатпаев рассказывает с увлечением о Джезказгане. Это не Алтай, это рядом с Алтаем, это имя еще неизвестно широким кругам, но оно скоро получит популярность Караганды. Здесь медные рудники, они находятся в пустыне, где еще недавно кочевали казахи. Теперь там оседлые колхозы, и Сатпаев не единственный молодой научный работник из казахов, принимавший участие в работе очередной сессии казахстанской базы Академии наук, происходившей в Москве».

Он не отличался излишним честолюбием. Но строчки эти вывели его из равновесия и неожиданно осветили государственным смыслом все последние годы жизни в Карсакпае, все его странствия по степи и бессонные ночи за письменным столом, все споры и заботы.

Голос помощника наркома вернул ему доброе и тревожное ощущение предстоящей встречи.

— Прошу вас, товарищ Сатпаев. Григорий Константинович ждет.

Когда он переступил порог кабинета, Серго (а он мысленно называл наркома так, как называли его близкие, как называли его большие и малые командиры промышленности, вся страна) вышел из-за стола и сделал несколько шагов вперед, протянул ему руку.

— Здравствуйте, Григорий Константинович! — сказал Сатпаев.

Серго предложил сесть, сказал несколько одобрительных слов о сессии, которая, по его словам, знаменовала союз науки и производства, и стал задавать вопросы по докладной. Из вопросов явствовало, что и докладную нарком прочитал очень внимательно и что он знаком не менее обстоятельно с точкой зрения противников Джезказгана.

Серго не только требовал доказательств, цифр, фактов, но как бы испытывал убежденность Сатпаева в его правоте и объективности. Вероятно, поэтому он неожиданно спросил и об Алмалыке. Это рудное месторождение нередко противопоставляли Джезказганскому. Сатпаев не стал развенчивать Алмалык и просто сказал, что он, как геолог, досконально не знает его перспектив.

Такой ответ понравился Орджоникидзе. Наркому перед приемом