Водяной - Карл-Йоганн Вальгрен

Я уже решила уходить, как дверь открылась снова и появились братья Томми. Один достал коробочку снюса, выковырял пальцем дозу и торопливо сунул под верхнюю губу. Другой присел и долго вытирал башмаки носовым платком. Хотела подойти к ним и спросить насчет Томми, но что-то меня останавливало. Я не двигалась с места. Наблюдала.

Внезапно пошел холодный моросящий дождь, и меня начал прошибать озноб. Братья продолжали спорить о чем-то и никак не могли договориться. Один постучал пальцем по виску. Они засмеялись, обнялись и пошли по дороге в деревню. Но Томми остался, я видела, как он закрыл за ними дверь.

Я дождалась, пока братья скроются из виду, перелезла для быстроты через забор, по асфальтированной дорожке добежала до хижины и постучалась.

— Кто там?

— Это я, Нелла.

— Какого черта ты здесь делаешь? — Он скорее испугался, чем разозлился.

— Пытаюсь тебя найти.

— Иди отсюда! И поторопись.

— Почему это? Нам надо поговорить.

— Отойди от двери, они могут тебя увидеть!

— Кто — они?

— Братья!

— Не уйду, пока не откроешь.

Он замолчал — решал, наверное, как поступить. Брякнула задвижка, из двери появилась рука Томми, и он рванул меня в темноту.

Вначале я вообще ничего не могла разглядеть — единственное маленькое окно под крышей занавешено брезентом.

— Тебя кто-то видел?

— Не думаю. Почему ты спрашиваешь?

Томми встал на табуретку, дотянулся до окошка и сдвинул брезент. Выглянул и вроде бы успокоился немного. Спрыгнул и зажег лампу.

Я уже несколько месяцев не была у них в рыбарне. Ничего не изменилось. На стенах развешаны сети, сломанный барометр постоянно предвещает шторм. Бухты канатов на полу. Черпаки и поплавки в покосившихся картонных коробках. И посреди комнаты — Томми, бледный, точно у него и вправду температура.

— Зачем ты погасил свет?

— Хотел уходить. Важно, чтобы снаружи никто ничего не видел, когда я открываю дверь. И потом… оно не выносит света.

Я только сейчас заметила — Томми стоит в самом углу, лампа освещает только небольшое пространство, а весь сарай по-прежнему тонет в полумраке. Вдруг я услышала странный звук — словно кто-то вдохнул с присвистом.

— Что — оно? Здесь кто-то есть?

Томми засмеялся — но не так, как обычно. Я никогда не слышала, чтобы он так смеялся. Как-то… безрадостно.

— Можно и так сказать… Вернее, не кто-то, а что-то…

Он посмотрел на меня, как будто ни разу до этого не видел, как на совершенно чужого человека.

— Даже не знаю, с чего начать… здесь столько всего наворочено…

Рядом стоял деревянный ящик — тот самый, который привезли на фургоне. Он, оказывается, битком набит рыбьей требухой, молоками, головами, плавниками и хвостами.

— А кто этот парень на машине?

— Парень из братниной бригады. Йенс. Он тоже там был.

— Где — там?

Томми вынул из ящика тресковую голову и с отвращением на нее посмотрел:

— Мы еще не знаем, что оно ест. Не любую рыбу — это точно. Но, похоже, требуха, плавник — то, что надо. На раков и креветок даже не смотрит.

Он бросил голову в ящик. Ляпнул какую-то глупость, и выражение лица такое же — глупое.

— Моей родне везет. Вечно выловят какую-нибудь невидаль из моря. То планктонную акулу, то какую-то солнечную рыбу,[16] то морскую свинью. Как-то мину вытащили, еще военную… В пятидесятые годы, например, было нашествие тунца. Отец рассказывал, видел стаю больше тыщи, самые крупные под центнер. Они скумбрию насаживали на переметы. Стальной трос в палец, поводки тоже стальные. Скумбрию насаживали, надо же… скумбрия, по-моему, вкуснее тунца. — Томми засмеялся, на этот раз не так напряженно; его, похоже, успокоили старые рыбацкие байки. — У отца даже снимок есть — стоит у борта и поднимает здоровенного тунца за жабры. И дед там же, мой дед по отцу, Йон, тот уже готов петлю на хвост накинуть, чтоб не ушел. А знаешь, как они нашли стаю? Увидели в самый обычный бинокль. Море кипело, как в кастрюле. Представь себе кастрюлю в сто пятьдесят метров диаметром! А потом, в начале шестидесятых, тунец исчез. Как обрезало. Ни с того ни с сего появился и ни с того ни с сего исчез.

Томми присел на табуретку, но тут же вскочил, точно его током ударило.

— А отец еще был тогда на «Сенторе», ну, ты знаешь, соседский баркас. В семьдесят седьмом они одним тралом взяли восемнадцать тонн трески! Об этом даже в газетах писали. Заякорили бот под Лэсё, и семь человек, не отрываясь… подумай только: семь человек, не отрываясь, чистили эту рыбу двадцать один час! Я что хочу сказать… странные вещи, конечно, то и дело происходят, в сети попадается что хочешь, но такого… такого еще не было. Это что-то, знаешь…

Я опять услышала звук — на этот раз тихий стон, перешедший в долгий булькающий вдох, точно кто-то растянул мокрые меха.

— Что это?

— Знать не знаю. Он… оно попалось им в сети под Анхольтом. Они от страха начали колотить его по башке, думали, насмерть, ан нет… живет.

Что с Томми? Что-то он совсем не в себе. Может, и правда такая температура, что он бредит? Несет какую-то околесицу…

Только сейчас я заметила коробку, набитую аптечными банками и бутылками со штемпелями ветеринарной лечебницы. Томми отодвинул ее ногой. Под коробкой расплылось большое темное пятно. Кто-то пролил машинное масло. А вдруг это кровь? С чего это его брат так тщательно вытирал ботинки?

— Сейчас спит, слава богу… мы его напичкали лекарствами, иначе с ним не справишься — здоровенный, дьявол. У Йенса знакомый ветеринар. И шприцы тоже есть.

Даже не могу вспомнить, что я на это подумала. С Томми что-то не так. Я его никогда таким не видела. Он молча взял меня за локоть и повел за собой. У короткой стены стоял здоровенный деревянный сундук. Длиной метра три, не меньше, и с метр шириной. Высотой тоже около метра. Только сейчас я сообразила, что странные звуки доносятся именно из этого сундука. И пахло как-то странно: рыбой, морем и кровью.

Заглянула и ничего не поняла:

— Что это?

— Если бы это была самка и я прочитал про нее в сказке, я бы знал, что ответить. А так — не знаю…

Огромный… весит наверняка не меньше центнера. Наверное, даже больше. Руки как у человека или огромной обезьяны… морской обезьяны, если такие есть, длинные и жилистые, а кисти маленькие. Но суставы как бы наоборот, локти сгибаются в обратную сторону, а между пальцами перепонки. И даже ногти есть, вернее, когти, сине-черные, блестящие… Торс совершенно… ну, почти совершенно человеческий — соски, живот и даже что-то вроде пупка, но кожа чешуйчатая, как у огромной ящерицы. Плечи поросли волосами: длинные, жесткие, напоминают конский волос… очень трудно описать, что я увидела, поэтому и сравнения получаются странными: хочется с чем-то сравнить, чтобы поняли, а в голову ничего не приходит. А нижняя часть тела напоминает огромный молоток, длинный сужающийся цилиндр, переходящий в плавник шириной чуть не в метр. Похоже на небольшого кита. Внизу волос нет, но чешуя толще и крупнее, чем на туловище, черная и в то же время серебристая.

А морда… или лицо, даже не знаю, как сказать, — не поймешь, то ли рыба, то ли лошадь. Низкий лоб, на нем что-то вроде гребня. Носа нет, но на месте носа выступает какая-то косточка. Веки полузакрыты, но видны черные зрачки, а глазные яблоки большие, как у и в самом деле лошади. Спит оно, что ли… или и вправду под наркозом.

— Что это? — спросила я опять, невольно перейдя на шепот.

Томми пожал плечами:

— Клянусь тебе, ни малейшего представления.

Я уставилась на странное существо, как околдованная. Челюсти просто гигантские, и до жути широченный рот. Даже страшно представить, что он откроется. Что-то вроде губ с очень тонкой кожицей, а под кожицей косточки в виде подков, как у рыбы, — верхняя и нижняя. Странная, остроконечная голова, напоминающая перевернутый фунтик мороженого, и на ней волосы, такие же, как на плечах, — толстые, черные, какой-то гибрид человеческих волос и конской гривы. А по бокам головы — складки кожи с прорезями. Наверное, уши, решила я. И шея — короткая, толстая, и там, где у человека ключицы, — настоящие жабры…

— У него легкие и гортань, как и у нас, — сказал Томми. — И еще жабры. Не понимаю, как это может быть.

Я не могла произнести ни слова. Смотрела, смотрела и не могла отвести глаз; по-моему, ни на что в жизни и никогда я так не смотрела. Сипящий звук, сообразила я, шел из жабр, но только на выдохе. А дышало это существо через рот. Несомненно.

И вдруг оно зашевелилось, дрожь прошла по всему телу. Никогда не видела, чтобы кто-то так двигался; должно быть, пустило в ход какие-то кости и мышцы, которых у других зверей не бывает: движение было легким и ловким и в то же самое время тяжелым и неуклюжим. Огромное существо повернуло голову к нам, веки задрожали, и… инстинкт подсказывал мне, что лучше всего повернуться и убежать сломя голову, но я стояла как вкопанная. Меня точно разбил паралич.