«Машина» с евреями - Петр Подгородецкий

Кстати, обвинять своих друзей-приятелей в краже Макаревичу было не впервой. В начале 70-х годов Сиро Кавагое — отец Сергея Кавагое — привез из Японии невиданный электроорган «Айстон». Инструмент был замечательный, звучал здорово, но был каким-то не совсем «битловским». Но если прислушаться к «Битлз», «Энималз» и прочим, то органные партии у них были. Так что Кавагое стал играть на органе, а за барабанами сидел Макс Капитановский.

Через некоторое время орган украли. Макар не придумал ничего лучшего, как обвинить в краже «русского Джимми Хендрикса» — Игоря Дегтярюка. Естественно, что тот оказался ни при чем, а воров вскоре поймали. Но осадок-то, осадок остался, и Андрей долго не разговаривал с Дегтярюком. Кстати, на суде по поводу кражи этого органа произошел замечательный случай. Судья никак не подозревал, что бывают такие фамилии как Кавагое и поэтому громко провозгласил: «Свидетель Кавадос! Вам слово». С тех пор ветераны рока иногда зовут Каву Кавадосом.

Скажу честно, подозрительность Макаревича обламывала многих. Если эта патология начала развиваться в начале семидесятых, то, представляете себе, каких высот она достигла через десять лет! Финансовые дрязги, взаимное недоверие, а также определенная разница в творческих подходах, связанная с тем, что мне было не совсем интересно репетировать и работать с музыкантами значительнее более низкого уровня, послужили основными причинами того, что я покинул «Машину». На самом деле, причин было больше, просто я не очень хочу вспоминать их все. Уж очень это все как-то гадостно…

ОТ «ВОСКРЕСЕНЬЯ» ДО КОБЗОНА

Как не остановить бегущего бизона, так не остановить поющего Кобзона. Народная мудрость.

Я считаю, что мне в жизни очень сильно повезло. Во всяком случае, в самые сложные времена находились люди, которые не только «подбирали» меня, приближали к себе, но и давали новый импульс к работе и совершенствованию. Вот одним из таких людей стал для меня Иосиф Давыдович Кобзон. Весной 1982 года я покинул группу «Машина времени», как мне казалось, навсегда. Переход в «Воскресенье» для меня был практически безболезненным. Правда, это было совсем не то «Воскресенье», которое прогремело в 1979–1980 годах, даже не тот состав, который существовал до весны 1982 года (с Никольским и Сапуновым). Даже название «Воскресенье» уступило место непонятной «Группе Ованеса Мелик-Пашаева». Покинув «Машину», Ваник забрал с собой свою концертную аппаратуру, по тем временам довольно приличного качества, и ему только оставалось отыскать другую группу, поскольку связи в регионах у него были, организовать концертный тур было несложно, а «отмыть» и получить деньги лучше него вряд ли кто-нибудь в то время умел.

Случилось так, что в то время абсолютно «бесхозным» остался Алексей Романов, довольно раскрученная группа которого «Воскресенье» распалась, так и не сумев выйти на профессиональную сцену. Вот Ованес Нерсессович и решил «реанимировать» коллектив. В эту группу вошли: главный «воскресник» Алексей Романов, блестящий гитарист Вадим Голутвин, бывший звукорежиссер «Машины времени» и по совместительству отличный бас-гитарист Игорь Кленов, барабанщик Владимир Воронин и, собственно говоря, ваш покорный слуга Петр Подгородецкий. Звукорежиссером был Игорь Новиков, а администрировали все это дело Ованес Мелик-Пашаев и Борис Зосимов.

Началась наша работа с того, что мы устроились в полуразваливавшемся клубе имени Павлика Морозова на Пресне. Правда, акустика там даже в репетиционной комнате была классная — все-таки бывшая церковь. Там в начале лета 1982 года был записан альбом Лешкиных песен под рабочим названием «Радуюсь». Альбом получился необычным, непохожим на то, что раньше выпускалось «Воскресеньем», поэтому поначалу нравился немногим. Потом наши фаны к такой музыке привыкли и даже переписывали ее друг у друга. Кстати, в процессе записи Романов сочинил, а мы записали песню под символическим названием «Ованес, ты самый крутой!». Помнится, Мелик-Пашаев, даривший знакомым кассеты с записью группы, обязательно «дописывал» эту песню, как в конце первой стороны, так и в конце второй. Немного поиграв по московским и подмосковным клубам, мы окрепли, и Ваник решил сделать грандиозный дебют. Поскольку в Москве его было организовать относительно сложно, был выбран Питер. Случилось так, что до этого «Воскресенье» никогда не играло на приличной аппаратуре и в большом зале. А тут уж Мелик-Пашаев расстарался. К своему аппарату он взял в аренду дополнительные киловатты звука, да и зал был просто огромный. Билеты продавались здорово, а первый концерт был назначен на 10 ноября 1982 года. Но дебюту так и не пришлось состояться. С десяти утра 10 ноября по радио передавали только классическую музыку. То же самое было на ТВ. А в два часа дня объявили, что умер Брежнев. Естественно, все увеселительные мероприятия были отменены, и мы отправились обратно в Москву, так и не успев поиграть на классном аппарате и в хорошем зале. Зато на Новый год мы отправились в Ташкент, где работали во дворце спорта во время новогодних каникул местной хоккейной команды «Бинокор», состоявшей наполовину из москвичей. «Бинокор» по-узбекски значит «строитель». А раньше эта команда называлась «Спартак». В 1972 году ее создали с тем, чтобы приобщить узбеков к хоккею. Приобщили лишь одного, Шукура Каримова, который, правда, был на три четверти татарином. С «бинокорцами» же мы крепко выпивали после концертов. Правда, план они не курили — говорили, что плохо влияет на двигательные реакции.

Я, кстати, выступал на сцене в хоккейных перчатках и свитере «Бинокора». Играть на синтезаторе было неудобно, но выход нашли: вырезали кожаные ладошки. Со стороны создавалась полная иллюзия того, что я играю неуклюжими хоккейными «пальцами», в действительности же играл своими собственными. Кстати, примерно такую же штуку проделывал и мой преемник в «Машине» Саша Зайцев. В определенный момент он наклонялся и делал вид, что «играет» носом. Но из зала не было видно его правой руки, которая, собственно, и давила на клавиши… В первом отделении выступал Игорь Иванов, прославившийся песней с альбома Тухманова «По волне моей памяти», которая в оригинале называлась «Из вагантов», а потом почему-то стала именоваться «Песенкой студента». Видимо, слово «ваганты» как-то претило отечественному слуху.

Коллектив наш, круто замешанный на травке, был спокойным и дружным. Марихуана, вообще, как-то успокаивает. Репетиции у нас проходили без эксцессов, хотя Вадик Голутвин — музыкант с диктаторскими замашками. Но там и нужен был человек, который тащил бы на себе всех остальных. Я, к примеру, в начальники не гожусь, а у него получалось, причем шло все достаточно гладко. Концерты шли с аншлагами, в том числе и в Москве, где «Машине» работать запрещали. Денег мы получали не меньше, чем «Машина времени», склочничать при их разделе было некому, так что и споров не было.