Журнал День и ночь - Автор неизвестен

г. Царское Село

Рахман Кусимов

Carpe diem

Троллейбус

1.Пространство возьмём небольшое,Пейзаж: остановка и снег.Стоит человек в капюшоне,Троллейбуса ждёт человек.

С ним жизнь поступила жестоко,И можно в уныние впасть:Он — часть пассажиропотока,При этом не лучшая часть.

2.И хочется ехать, и надо,И значит, уйти не резон,Но некуда спрятаться взгляду:Куда ни взгляни — горизонт.

Он скачет по кругу, как пони.Маршрут: ожидание — путь,И всё, что положено, помни,И всё остальное забудь.

3.Займись хоть борьбой джиу-джитсу,Кури хоть «Казбек», хоть «L&M»,А чем это всё завершится —Возможно, что вовсе ничем.

Но тянутся наши дороги,И ангел не спит за плечом.Мы тоже по-своему боги,А в чём — да без разницы, в чём.

4.Ты знаешь, в делах и скитаньях,меняя в окне города,Я понял великую тайну:я понял, что всё — ерунда.

Звони, если помнишь мой номер.Звони, чтоб услышать о том,Что всё незначительно, кроме…А, впрочем, об этом потом.

ч/б

говориламне порамне порасобираласьне дождавшись утраоставляла непогашенным светв коридореи воследи вослед

стали третьим друг для друга плечомрассуждали ни о чём ни о чёмнаизусть запоминали словав коих смысла набиралось едва

были счастливы ловили таксиот удельной колесили к лисипахлосвежестьюсиреньювеснойприблизительно в районе леснойвыезжали на пленэр иногдауспокаивали лес и водавозвращались в темп столичный с трудомсколько улиц в петербургедурдом

у знакомого что редко звонитнеожиданно нашёлся зенити застыли эти два чудакас фотографии смотря в облака

К.С.

И вот, в книге жизни, в такой-то главе,Едва собираешься быть нерадивым,Не совесть, не Бог, а другой человекСтановится нравственным императивом.

И он, без почёта к замкам и дверямЯвляясь во сне, улыбаясь на фото,Так честен с тобой, неподделен и прям,Что видишь в себе бутафорское что-то.

Живёшь, как жилось, будто всё проглядел,Бровей не подняв и не дрогнув рукою,Но чувствуешь мелочность мыслей и дел,И что-то ещё. Совершенно другое.

Сестрорецк

И вовсе не затем, чтоб чтил искусствовед,С восторгом посвятив статью твоей картине,Ты нарисуй июль, раскрась в зелёный цвет,Добавить не забыв двоих посередине.Пусть это будешь ты — веснушками рябя,Идущая к воде, красива, молчалива;Пусть это буду я, глядящий на тебя,Пусть это будем мы на берегу залива.Вот чайка над волной, вот яхта вдалеке,И тишина вокруг стоит глухонемая.Скажи мне на каком угодно языке –Я всё, как есть, пойму, дивясь, что понимаю.Внимаю, как школяр, покою здешних вод,А в гомон городской пока ещё не тянет,И вовсе не затем, чтоб чтил экскурсовод,Незримыми емуВеди меня путями.

белое

Это что-то из детства, из школьных лет:Вот он падает, белый, большой;Я в ларьке покупаю печенье и свежийИ ещё ничего за душой.

Это что-то и вправду из той поры,Время вспятит, того и гляди, —Я съезжаю на санках с высокой горы,И ещё ничего позади.

И метель в лицо мне, и, сквозь прищур,Сам себя вижу в старом пальто:Я ищу тех, кто спрятался, я ищу,А ещё не потерян никто.

И учитель в школе, суров и зол,Смотрит очень нехорошо:На дом задали жизнь, а ты, вот позор,Неготовым к уроку пришёл.

Майская метель

По улицам, которых не узнал,Ступаешь, воротник приподнимая, –В снегу Екатерининский канал;Метель во все концы в разгаре мая.

И хочется домой, домой, домой,Но ходишь, удивлённо лицезреяТакие пробки, что ни Боже мой:Пешком быстрее.

День выдался на редкость непогож,Синоптиков не выполнив приказ, ноВ такие дни острей осознаёшь,Как жизнь грустна, бессмысленна, прекрасна.

А можно, позабыв о ерунде,Сощурившись от снега и от ветра,Шепнуть сакраментальное «Ты где?», –И ждать ответа.

Carpe diem

В этот медленный, медленный день,Заносящий листвою пути,Будет холодно, что ни надень,И невесело, как ни шути.

Есть причины для боли в виске,И, когда всё на свете вверх дном,На каком бы сказать языкеЧто не выскажешь ни на одном?

Только то и умею, могу;Только тем я, наверно, и жив,Что ловлю каждый миг на бегуИ жалею о нём, упустив.

Нам бы времени чуть одолжить -Мы бы в счёт этих дней и ночейСтали по-настоящему жить:До подробностей, до мелочей.

Мы бы в счёт этих месяцев-летОбустроили собственный рай.Вот и жалко, что времени нет,Даже если его — через край.

Троллейбус II

Сидеть в троллейбусе голубом,Без всяких «быстрее, ну!»,И слушать плеер, прижавшись лбомК троллейбусному окну,

А там — пейзажи, что хоть в альбом,Но кисти не обмакну.Плывёт, как рыба, в окне собор.Я призрак — я глух и нем.

А кем и быть-то, как не собой,И как не с тобой, так с кем?Но транспорт едет мой голубой,Невольник маршрутных схем.

И в этом, собственно, вся беда:Он едет, включив огни,Пока протянуты провода,А дальше уже ни-ни.

И лишь кондукторша скажет: «Мда.Конечная, извини».У всех — дорога. Никто не свят.И не предсказать маршрут.

Иные едут куда хотят;Другие — куда везут.Пойдём, родная,кормитьутят.Я знаю чудесный пруд.

белое

в метеолотерее, в один из дней,выпадет белым жребием снег на землю, и снег над нейбудет последнее, что я увижу перед.что мне сказать в конце, помимо спасибо занесбывшееся слово, преданные глаза,спасибо за настоящее, что будущему не верит.

поймёшь, говоря голове и снегу: кружись,что нет лишних черт, ни одной, в иероглифе «жизнь»,проводишь до остановки время, смешон и жалок, —и мир покачнётся, уже не беря в расчётдетали, мысли, проблемы, что там ещё,вопросы морали, решаемые без шпаргалок.

но небо не рушится, осень стоит, где была,и если ты спросишь, как у меня дела,рассказывать долго, а если вкратце:как будто не зная, что роль их слаба, слаба,как заведённый, я складываю слова,когда вычитанию самый сезон начаться.

я бы мог и взахлёб, навзрыд, мне нашлось бы, о чём навзрыд,чтобы строчка дала эффект пресловутого кома в горле,потому что и впрямь — болит, ведь у всех что-нибудь болит,но, сдержавшись в который раз, я зачем-то пишу другое.

нет бы выглянуть из-за штор, да и, выглянув из-за штор,заявить, что неважно — как, что могу хоть глагол с глаголом;ведь и вправду неважно — как, но гораздо важнее — чтоэй, трубите на все лады, что король оказался голым.

мир печален, но он красив, улыбнись, он же так красив,ничего не хочу писать, я тобой хочу любоваться,потому что люблю тебя, разрешения не спросив;потому что уходят дни, и за двадцать уже, за двадцать.

я в словесной тону воде, но когда не тону в воде —я стою. подо мной земля. неизбежное небо — выше.так стоят поезда порой на пустых полустанках, гденикогда б не вошёл никтои никто не вышел.

37