Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

построении на первой странице можно вместить соль всего текста. Отсюда столько тревоги, столько корпения. Последующее не идет ни в какое сравнение с этими начальными трудностями”[232]. Герлах называет первую главу “Домой в рейх?”, поставив знак вопроса сознательно – начало положено. Окопавшиеся на подступах к Сталинграду немецкие солдаты еще верят, что подтянутся свежие силы и их под Рождество отпустят домой на побывку. После долгих поисков и переписываний Герлах оставляет такое начало:

Зима выслала своих разведчиков в коричневую волгодонскую степь. Числа шестого непривычные для начала ноября теплые погоды сменились бесснежными заморозками, превратившими бесконечные дорожные хляби в асфальт. По долгожданной тверди бодро скакал, словно жеребенок, вырвавшийся из стойла, маленький серый “фольксваген”[233].

Строчки, рисующие на первый взгляд почти идиллическую зимнюю картину, служат зачином истории. Уже в следующей фразе обозначается место действия событий: “Ехал он [автомобиль – К. Г.] с юга, со стороны обширной низины, где окопались штабы и обозы брошенных на Сталинград немецких частей, и направлялся к станции Котлубань”[234]. Только потом на сцене появляется один из героев – шофер, “укутанный по-зимнему, как капуста, и кажущий наружу лишь раскрасневшийся нос-картошку да хитрющие глазки”[235]. Во втором варианте, реконструированном через пятнадцать лет, а отчасти написанном заново, Герлах отказывается от лирического вступления и предпочитает более будничную завязку. Роман начинается с фразы, брошенной посреди действия: “Черт подери, ну и холод!”, и уже во втором предложении благодаря всеведущему рассказчику читатель знакомится с обер-лейтенантом Бройером, альтер эго автора. Такого рода деталями Герлах еще не интересуется, когда летом 1943 года в Лунёве приступает к работе над романом. В тот момент его занимают другие проблемы. Ему нужна бумага, которая в лагере наперечет, и главное – пишущая машинка. Альфред Курелла и Фриц Эрпенбек, эмигрировавший в СССР актер и писатель, чей роман “Эмигранты” (1939) курсирует в Лунёве из рук в руки, снабжают Герлаха не только бумагой – более опытные, они дают начинающему автору практические советы. В конце концов Герлаху удается достать старенькую машинку Remington. Почти каждый вечер он садится в комнату для совещаний и работает до глубокой ночи. В то же самое время другой лунёвский обитатель также занят сбором материала для романа под рабочим названием “Солдат Гитлера”. Это писатель-эмигрант Теодор Пливье, получивший известность за пределами Германии после выхода книги “Батраки кайзера” (1930). Большинство “лунёвцев” ее читали. Пливье эмигрировал в 1933 году и через Прагу, Цюрих, Париж и Осло добрался до Москвы. После нападения гитлеровской Германии на Советский Союз в 1941 году и угрозы взятия Москвы его вместе с другими писателями, в числе которых Иоганнес Р. Бехер, Густав фон Вангенхайм, Адам Шаррер и Антон Габор, эвакуируют в Ташкент. В начале 1942 года Пливье возвращается в Москву и работает в Национальном комитете “Свободная Германия”. Во время визитов в Лунёво он пользуется возможностью выведать подробности происходившей в Сталинграде битвы. В вермахте он не служил и не мог по собственному опыту знать, какая складывалась в котле обстановка, а потому приглашал к себе по вечерам офицеров и слушал их рассказы. Сигары, которые он при этом щедро раздаривал, служили для гостей дополнительным стимулом – так Пливье “набирался” военного опыта. Он записывал услышанное и спустя несколько дней возвращался с первыми набросками. Только на этот раз роли менялись: теперь Пливье читал офицерам свой текст и спрашивал, все ли корректно. Герлах избегает участия в этих вечерах, опасаясь, что признанный автор – неровен час – посеет в нем неуверенность. Куда более раскрепощенно он чувствует себя в редакции, где отдает на суд сотоварищей написанные части романа. Среди них эпизод, рисующий отчаянное положение зажатых в котле немецких войск в районе хутора Цыбенко. Он получил хвалебный отзыв от Альфреда Куреллы и одобрительные отклики в редакции, где произошло бурное его обсуждение. 16 января 1944 года в газете Freies Deutschland печатается отрывок из романа под заголовком “Ради чего?”[236]. На тот момент – а прошло всего полгода – Герлах работает уже над второй частью, написано 300 страниц романа[237]. Очевидно, книга создавалась на одном дыхании. В отрывке речь идет о том, как главный герой обер-лейтенант Бройер вместе с капитаном Гедигом, вернувшимся в котел по собственному желанию, становятся свидетелями гибели двухсот солдат, которых по приказу командования бросили на заведомо бесперспективную оборону высоты. Оба постепенно понимают, что им еще предстоит пережить. Отрывок заканчивается так:

Рука командира указывает куда-то вперед. Там маячит высота, на которой они должны занять позиции. Отощавшие от болезни и недоедания рядовые смотрят в указанном направлении, силясь что-то разглядеть вдали. Темноту освещают лишь залпы советских орудий. Ни блиндажей, ни окопов! Лишь бескрайняя белая степь, над которой несется поземка. Пути назад не будет. Если кого и минует вражеская пуля, так унесет кусачий мороз январской ночи.

Отряд рассеивается, солдаты рассредоточиваются на местности. Один за другим они беззвучно падают в снег, их медленно укрывает белоснежный саван. Над головами свистят трассеры русских пулеметов. Ни крика, ни стона, ни горького упрека – лишь чудовищно тяжелое молчание людей, которых ничто более не держит на свете. Но это душераздирающее повисшее над полем молчание само по себе звучит неотвязным, мучительным, безответным вопросом: “Ради чего эти жертвы? Ради чего? Ради чего?..”[238]

По совету Куреллы, Герлах, впрочем, кое-что из рассказа вычеркнул. В первоначальном варианте говорилось, что даже генерал теряет самообладание, получив безумный приказ оборонять позиции. Не обращая внимания на протесты офицеров, сначала он горячо настаивает на его исполнении и в то же время, обливаясь слезами, умоляет подчиненных офицеров его простить. Для Куреллы это уже перегиб. Плачущий генерал вермахта – это из разряда клише, читатель в такое никогда не поверит. Создавая роман, Герлах остается верен эмоциональной ноте. В окончательном варианте мы читаем: “Он (генерал – К. Г.) подходит к потерявшему дар речи капитану, берет его ладони в свои. В глазах генерала опять стоят слезы. «Это ужасно, знаю… – шепчет он. – Но не могу помочь абсолютно ничем…»” Этот эпизод необычайно важен для Герлаха и дальнейшего развития сюжета, ведь именно он открывает людям глаза, с него в рядах офицеров наступает прозрение, и постепенно они начинают понимать, насколько безнадежно положение 6-й армии:

В слившихся в одну картину переживаниях последних дней капитану Гедигу открывается правда. Верховное командование… Группа армий Манштейна… Нет, эти двести отданных жизней не спасут окруженную армию. Ее уже никому не спасти. Триста тысяч человек станут еще одной бессмысленной, ничего не меняющей жертвой… Все кончено.

Герлах вкладывает в уста полковника фон Германа то, что испытывают Бройер и Гедиг, когда думают о двух сотнях солдат, отданных на заклание: