Путешествие вокруг света - Георг Форстер

Несколько каноэ продемонстрировали маневры на веслах. Одно за другим они миновали узкий проход у рифов, а приблизившись к берегу, тотчас образовывали сомкнутый строй. На среднем каноэ позади боевого помоста стоял человек с зеленой веткой, который знаками указывал гребцам, куда поворачивать. Повинуясь его указаниям, они гребли словно в такт, причем столь согласованно, что казалось, эти сотни весел приводятся в движение одним механическим двигателем. Человека, командовавшего гребцами, в каком-то смысле можно было сравнить с «киле-натес» древних греков. Вообще вид таитянского флота заставлял нас вспомнить морскую державу этих древних республиканцев; многое позволяло сравнить их друг с другом. Если не считать той единственной разницы, что греки использовали металл, их оружие в основном было столь же простым, а их способ вести рукопашный бой столь же беспорядочным, что и у таитян, хотя старик Гомер, будучи поэтом, многое тут приукрасил. Объединенные силы всей Греции, которые когда-то отплыли в поход против Трои, вряд ли намного превосходили флот, с которым О-Ту собирался атаковать остров Эймео, и вряд ли mille carinae[423] была намного страшнее, чем это множество таитянских боевых каноэ, каждое из которых обслуживают от 50 до 120 гребцов. Морские походы древних греков были немногим более дальними, чем у нынешних таитян. От одного острова добирались до другого — вот и все. Тогдашние мореплаватели в архипелаге ночью направляли свой путь по звездам — в Южном море и сейчас поступают так же. Греки были храбры — но и таитяне храбры не меньше, о чем свидетельствуют многочисленные шрамы у их полководцев. Насколько я могу судить, перед битвой здешние воины стараются возбудить себя до состояния, напоминающего бешенство, так что отвага таитян — это нечто вроде искусственно возбужденной ярости. Но если посмотреть, как Гомер описывает битвы греков, можно убедиться, что героизм, порождавший все воспетые им чувства, в сущности, был того же свойства.

Можно и дальше проследить подобные параллели. Герои Гомера описаны как сверхъестественные, большие и могучие люди; вожди таитян настолько превосходят обыкновенного человека ростом и красотой сложения, что могут показаться совершенно особой породой людей[424]. Разумеется, требуется пищи больше обычного, чтобы наполнить желудок, превосходящий обычные размеры. Греческий поэт не жалел красок, воспевая обильные трапезы своих троянских героев; таитянские военачальники в этом им не уступят. Кроме того, оба эти народа роднит любовь к свинине. Они сходны и простотой нравов; гостеприимство, человеколюбие и добросердечие, присущие им почти в одинаковой степени, также выделяют их среди других народов. Есть сходство даже в политическом устройстве. Хозяева таитянских округов — могучие властители, оказывавшие О-Ту не больше почтения, чем греческие герои своему Агамемнону; о простолюдинах же в «Илиаде» говорится так мало, что, видимо, и для греков они значили не больше, чем таутау в Южном море.

Можно еще на многих примерах наглядно продемонстрировать это сходство, но лучше просто указать на него, не испытывая терпения читателя слишком пространными сравнениями. Сказанного уже, пожалуй, достаточно, чтобы увидеть, как много общего при одинаковой степени культуры может быть даже между народами, живущими в противоположных концах света[425]. Однако мне бы не хотелось, чтобы сии беглые замечания навели на неверный след какого-нибудь ученого прожектера. Глупая страсть сочинять родословные народов причинила за последнее время немалый ущерб истории. Даже египтяне и китайцы удивительным образом объявлялись родственными между собой. Хорошо, если бы эта глупость не оказалась заразительной и не получила распространения.

О-Ту пришел на борт, чтобы напоследок отобедать с нами. Он предложил моему отцу и господину Ходжсу остаться на Таити, вполне серьезно обещая сделать их эри богатых округов О-Парре и Матаваи. Не знаю, была ли у него при этом на уме какая-нибудь корысть, или он предлагал это чистосердечно; в любом случае, как можно понять, ничего из этого не получилось.

Сразу после обеда мы подняли якорь и поставили паруса. О-Ту попросил капитана выстрелить из пушек. Он оставался у нас до последнего момента. Когда все его подданные ушли, попрощался и он, сердечно обняв нас всех по очереди. Грохот пушек отчасти отвлекал от обычной в таких случаях печали, хотя легкая грусть не могла не сопутствовать прощанию с сим невинным, добронравным и кротким народом.

Один из наших матросов попытался воспользоваться этой суетой, чтобы незаметно удрать на остров. Он уже плыл к берегу, когда с корабля увидели и его, и несколько каноэ, которые подплывали, вероятно, чтобы его взять. Тогда капитан послал за ним вдогонку шлюпку и в наказание за эту попытку велел на 14 дней заковать его в цепи. Судя по всему, между ним и островитянами уже существовала на сей счет договоренность; можно понять, что им так же хотелось иметь у себя европейца, как ему остаться среди них. Если поразмыслить над разницей между условиями жизни простого матроса на борту нашего корабля и положением любого островитянина, пожалуй, не станешь слишком упрекать его за попытку избежать бесчисленных тягот и бедствий кругосветного плавания, за желание без тревог и забот пожить в прекраснейшем на земле климате. Все, чего он только мог достичь в Англии, нельзя было и сравнить с удовольствиями, какие он имел бы здесь, даже если бы жил совсем скромно, как самый простой таитянин. Он знал, что, вернувшись в Англию, не сможет даже мирно отдохнуть от тягот кругосветного путешествия; скорее всего, ему предстояло сразу же наниматься на другой корабль, а значит, опять его ожидала та же нездоровая, скудная пища, те же тяготы, те же ночные вахты и опасности, какие он только что перенес. Но если бы ему вдруг и повезло, если бы он каким-то образом получил возможность спокойно наслаждаться жизнью, все равно приходилось бы постоянно опасаться, что его оторвут от этих радостей, насильно призовут на службу и против воли заставят воевать за отечество, а там он либо простится с жизнью в расцвете лет, либо будет влачить печальную судьбу убогого калеки. Но предположим, он даже избежал бы такой участи; в любом случае ему пришлось бы в Англии зарабатывать повседневный хлеб в поте лица своего. На Таити этого нашего проклятия еще, видимо, не знают или, во всяком случае, почти не ощущают. Наш народ обречен на неустанный труд. Чтобы прокормить себя, наш земледелец должен не только пахать, жать, молотить и молоть, он должен получить избыток урожая, во-первых, чтобы содержать скот, без помощи которого нельзя обрабатывать землю, во-вторых, чтобы обеспечить себя земледельческими орудиями и другими предметами, которые каждый крестьянин мог бы изготовить сам, если бы земледелие оставляло ему для этого время и досуг. Купец, ремесленник, художник — всем им тоже приходится трудиться, чтобы отработать хлеб, получаемый земледельцем.