Путешествие вокруг света - Георг Форстер

К полудню мы вернулись на корабль и там увидели капитана, который за это время успел все уладить с королем. Однако ночь матросам пришлось провести без обычного общества, ибо король пока настрого запретил женщинам приезжать к нам, дабы они своим воровством не натворили новых бед.

Зато на другой день, им, видимо, опять было разрешено явиться на борт, а вслед за ними к кораблю снова потянулось множество каноэ о продовольствием и свежей рыбой.

Капитан Кук послал Махеине в округ Атахуру, чтобы передать ответные подарки жившему там адмиралу Тохе. Тем временем на борт явилась О-Пуреа (Обереа) и тоже принесла капитану двух свиней. Слух о наших красных перьях достиг и равнины Папарры, где жила Опуреа, и она не делала никакого секрета из того, что пришла лишь в надежде выпросить несколько штук. На вид ей было лет 40—50, она была рослая и крепкая, а в чертах ее лица, когда-то, наверное, более приятных, появилось теперь что-то мужское. В облике ее еще сохранились следы былого величия; взгляд казался по-прежнему властным, и что-то свободное, благородное было в повадке. Она пробыла у нас недолго, возможно потому, что ей было неприятно предстать перед нами не такой значительной, как когда-то. Она лишь справилась кое о ком из старых друзей, которые побывали здесь несколько лет назад на корабле «Индевр», а затем каноэ увезло ее на берег.

В это же время нас посетил и ее бывший супруг О-Аммо, однако ему оказали еще меньше почета, чем О-Пуреа. Матросы его не знали и, сочтя за лицо совершенно незначительное, не дали пройти к капитану. С большим трудом он упросил хотя бы взять его свиней: этих животных у нас на борту было теперь едва ли не больше, нежели могло поместиться. Так низко пали Аммо и О-Пуреа, еще совсем недавно пребывавшие на самой вершине власти, а ныне столь жалкие! Вот живой пример непостоянства всякого людского величия!

12-го мы постарались немного развлечь короля. Мы выстрелили из своих пушек так, чтобы ядра и картечь перелетели через риф и там упали в море. Для него и тысяч других зрителей это оказалось приятным и восхитительным зрелищем. А вечером мы велели устроить фейерверк, вызвав у всех еще больше удовольствия и удивления. Они считали нас совершенно необыкновенными людьми, способными по желанию создавать молнии и звезды. Наши фейерверки получили у них высокопарное название хива бретанни— «британский праздник».

На следующее утро к кораблю явилось особенно много народу. Они заметили, что мы собираемся отплыть, и потому вместо продовольствия принесли материи и разные редкости, которые стоили особенно дорого. После полудня мы с капитаном Куком отправились в О-Парре и там нашли нашего достойного друга Тоху, а также Махеине. Тоха сильно страдал от подагры и жаловался на боли и отеки в ногах. Несмотря на это, он захотел попрощаться с нами и обещал завтра прибыть на корабль. Там жебыл и О-Ту. Он тоже объявил, что приготовил для нас запас хлебных плодов, которые должны нам понравиться больше, чем свиньи.

На другое утро (14-го) к нам явились с визитом многие представители знати со всего острова. Среди них был Хаппаи со всеми детьми, кроме О-Ту. В 8 часов появился и Тоха со своей женой; он привез целое каноэ всяких подарков. Добрый старый адмирал был так плох, что едва стоял на ногах. Однако ему очень хотелось подняться на палубу, и, так как он был слишком слаб, мы велели его поднять на носилках, прикрепленных к веревкам, что не столько доставило ему удовольствия, сколько удивило его земляков. Мы спросили его о предстоящей экспедиции на остров Эймео [Mypea], и он заверил нас, что она начнется вскоре после нашего отплытия и что его самочувствие не помешает ему самолично командовать флотом. Для него, добавил он, не так много значит, если столь старому человеку, как он, придется расстаться с жизнью, ибо от него уже не так много пользы. Несмотря на болезнь, он показался нам необычайно бодрым и веселым. Вообще его образ мыслей можно было назвать благородным, самоотверженным и поистине героическим.. Он так душевно и с таким явным волнением прощался с нами, что не мог не растрогать любого человека с чувствительной душой и даже мизантропа способен был примирить с сим миром.

Махеине, сопровождавший его на борт, решил отправиться с нами на Раиетеа [Раиатеа]; оттуда он хотел по очереди посетить своих родных и друзей на разных островах Общества, а там, если предоставится возможность, опять вернуться на Таити. Эта мысль была не такой уж неразумной. На некоторых из этих островов у него оставались земельные владения, которые он хотел с прибылью продать, а затем собрать все свое имущество на Таити[422]. Подобный план стоил путешествия. Он привел с собой несколько человек родом с Бораборы [Бора-Бора], представил их капитану и пояснил, что один из них — его родной брат. Они попросили разрешения добраться на нашем корабле до островов Общества, и капитан Кук без колебаний разрешил им это.

Махеине проболтался нам, впрочем доверительно, что прошлой ночью он нанес визит О-Пуреа; ему это казалось большой честью и особой привилегией. Он даже показал нам несколько кусков очень тонкой материи, подаренной ему в благодарность за хорошую службу. Очевидно, О-Пуреа все еще была не слишком стара для чувственных радостей, хотя в этом теплом климате женщины созревают раньше, чем у нас, а значит, раньше должны бы постареть и успокоиться.

Поскольку О-Ту не явился на борт, мы нанесли ему еще один визит. Это позволило нам увидеть много боевых каноэ, стоявших на якоре у берега О-Парре. Их было 44, все они принадлежали Титтахе, самому маленькому округу на северо-западе Таити. О-Ту в нашем присутствии велел продемонстрировать несколько боевых маневров, которые были произведены, к нашему восхищению, с величайшей сноровкой. Все вожди были в полном боевом снаряжении, со щитами, но без шлемов. Мы увидели здесь и совсем маленьких мальчиков, тоже одетых как воины и умевших обращаться с копьем не менее искусно, чем взрослые. У них был особый способ парировать удары вражеских копий. Они опускали перед собой на землю острием вниз копье или длинный боевой топорик, а другой конец поднимали рукой так высоко, что наклон копья к их телу составлял угол градусов 25—30. В таком положении они двигали верхней частью копья, острие которого оставалось неподвижным, вправо или влево перед собой, в зависимости от направления удара противника. Таким простым движением им всегда удавалось парировать вражеское копье.

Несколько каноэ продемонстрировали маневры на веслах. Одно за другим они миновали узкий проход у рифов, а приблизившись к берегу, тотчас образовывали сомкнутый строй. На среднем каноэ позади боевого помоста стоял человек с зеленой веткой, который знаками указывал гребцам, куда поворачивать. Повинуясь его указаниям, они гребли словно в такт, причем столь согласованно, что казалось, эти сотни весел приводятся в движение одним механическим двигателем. Человека, командовавшего гребцами, в каком-то смысле можно было сравнить с «киле-натес» древних греков. Вообще вид таитянского флота заставлял нас вспомнить морскую державу этих древних республиканцев; многое позволяло сравнить их друг с другом. Если не считать той единственной разницы, что греки использовали металл, их оружие в основном было столь же простым, а их способ вести рукопашный бой столь же беспорядочным, что и у таитян, хотя старик Гомер, будучи поэтом, многое тут приукрасил. Объединенные силы всей Греции, которые когда-то отплыли в поход против Трои, вряд ли намного превосходили флот, с которым О-Ту собирался атаковать остров Эймео, и вряд ли mille carinae[423] была намного страшнее, чем это множество таитянских боевых каноэ, каждое из которых обслуживают от 50 до 120 гребцов. Морские походы древних греков были немногим более дальними, чем у нынешних таитян. От одного острова добирались до другого — вот и все. Тогдашние мореплаватели в архипелаге ночью направляли свой путь по звездам — в Южном море и сейчас поступают так же. Греки были храбры — но и таитяне храбры не меньше, о чем свидетельствуют многочисленные шрамы у их полководцев. Насколько я могу судить, перед битвой здешние воины стараются возбудить себя до состояния, напоминающего бешенство, так что отвага таитян — это нечто вроде искусственно возбужденной ярости. Но если посмотреть, как Гомер описывает битвы греков, можно убедиться, что героизм, порождавший все воспетые им чувства, в сущности, был того же свойства.