Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

27.1.1943

Обширное сообщение о встрече Рузвельта с Черчиллем на большой конференции в Касабланке. Принят ряд решений в отношении общего ведения войны. Этому придается огромное пропагандистское значение. Президент Соединенных Штатов выступает за пределами своей страны. Вещь почти небывалая в истории Америки. Ну и так далее. Я не обольщаюсь, поскольку есть один любопытный и темный факт. Сталин, настойчиво приглашаемый, не приехал. Почему? Потому что ему плевать на них, он хочет выиграть войну сам, в одиночку. Почему, почему? Опять я превращаюсь в Жецкого.

29.1.1943

Hannibal ante portas, periculum in mora[674] — вот тон немецких газет и их пропаганды в данный момент. Они начинают тотальную войну. Тотальная мобилизация населения в Германии. Мужчин от 16 до 65 лет. Всех от семнадцати до сорока пяти лет отправляют на фронт. Женщин — от восемнадцати до сорока пяти лет. Это в Германии. А что в остальной Европе? Атмосфера снова накаляется. Завтра должен выступать этот шут по случаю десятилетия вступления во власть. Что он скажет?

30.1.1943

Гитлер не выступал. Предпочел написать обращение и дать его для прочтения Герингу. Только «der dicke Hermann»[675] не смог прочитать его в назначенное для данного торжества время, поскольку англичане прилетели бомбить Берлин и самым бестактным образом задержали весь сабантуй на два часа. Страшный народ эти англичане. Весь Париж хохочет. Русские навострили лыжи на Ростов.

31.1.1943

Чудное воскресенье. Бульвары блестят в тусклом зимнем солнце. Все как будто лакировано стеклом. Нам слишком жарко. Бася набрасывает на плечи мех, а я расстегиваю пальто, и в путь. Медленно идем к Мадлен. Во всем Париже царит атмосфера плохо скрываемой радости. Январское анемичное солнце кажется уже весенним. Люди лениво бродят, останавливаются перед витринами. В них не так много товаров, потому что в соответствии с распоряжением на них нельзя выставлять marchandise de luxe[676]. Не стоит раздражать роскошью героических защитников Европы, не стоит выставлять ее здесь в изысканных магазинах, когда «Европа» истекает кровью и отступает под натиском варварских орд. Витрины почти пустые. Зато улица, вся улица — витрина беззаботности. Парижская толпа стала как никогда элегантной. Женщины и молодые девушки красуются в дешевых кроличьих шубках всевозможных цветов и стилей. Мода на кролика: и даже самые большие модницы, имеющие шубы гораздо благороднее, носят шубки из кроликов, сшитых известными домами мод. С присущим Парижу вкусом и мастерством. Стучат деревянные подошвы сандалий и меховых ботиков. Большие сумки через плечо и длинные зонтики придают движениям легкость. Шляпы становятся все больше, в форме романтических капоров. Замысловатые тюрбаны или причудливые береты стали настоящими произведениями искусства.

Даже мужчины стали более элегантными. Французы приобщаются к цивилизации, и молодежь задает тон. Внутри застекленных террас кафе на бульваре Капуцинов и на улице Рояль люди плавают лениво, как рыбы в аквариуме. Царят мода и женщина. В одном из киосков у площади Мадлен покупаю «Дас Райх». Что написал герр Геббельс? Приятно ловить на лжи с поличным. Впрочем, у всего, о чем пишет Геббельс, есть не только руки и ноги, но даже голова, и она, несомненно, была бы, если бы писал не Геббельс. Немцы — народ тупой, без намека на эмоции. Вот к чему приводит слепая вера в систему. Близкие родственники большевиков. Разве можно говорить о системе, когда речь идет о человеке? Мне кажется, нет. Человек является вечным атомом, подвергающимся распаду, который высвобождает все новые силы. Иногда мне кажется, что все направление современной мысли является одним большим абсурдом. Что касается человека, не может быть и речи о системе и, что еще хуже, о ВЕРЕ в систему. Человек — это вечный пожар. И тушить его надо как пожар, то есть насколько это возможно. Вероятно, существует множество систем тушения пожара, но в конечном итоге они не имеют особого смысла, потому что ничто никогда не сгорает по системе. Человек — это вечный сюрприз, его нельзя заключить в систему. Если бы сегодня кто-нибудь спросил меня, в какой строй, идеологию или систему я верю, я бы затруднился ответить. Я не верю ни в какой строй, на все идеологии мне наплевать, и системы в отношении человека я игнорирую. Я скорее склонен ответить, что верю в любой строй, идеологию или систему, где действительно идет речь о человеке. Позволить человеку ЖИТЬ — вот единственная система и идеология. Позволить жить, а не ПРИКАЗЫВАТЬ жить, оставить за ним право выбирать цель в жизни, а не навязывать ее сверху. И прекратить прославлять смерть.

Мы заходим в «Ребатте». Я заказываю чай, покупаю целую гору птифуров. Читаю статью Геббельса о мобилизации населения и тотальной войне. В качестве примера для подражания немцам он приводит Россию. Говорит о женщинах Ленинграда. Россия. Гигантские усилия человека-термита. Восхищение, безмерное и некритическое восхищение охватывает сегодня всех. Там, под Уралом и за Уралом, на чудовищных фабриках, заводах и в лагерях тысячи рабов-термитов куют оружие для термитов-воинов, чтобы победить другого термита, и весь мир превратить в большой термитник. Чем является там человек? Я ничем не восхищаюсь. Предпочитаю восхищаться птифурами и красивыми молодыми девушками, не защищающими никакой Ленинград, для которых единственным Ленинградом является постель. Так должно быть.

1.2.1943

В Сталинграде все кончено. Но они не признаются. Постоянно пишут о героических боях в безнадежных условиях. Ни на секунду не сомневаюсь в этих безнадежных условиях. Никто не радуется и не восхищается. Вся человеческая ненависть сосредоточилась в Сталинграде. С удовлетворением и большим наслаждением говорится о смерти тысяч людей, и никому не приходит в голову, что это тоже люди. Даже мне… Вся оккупированная Европа сидит в цирке и хладнокровно смотрит на страшную арену. И не понимает, что какой-то дьявольской волей судьбы, адским парадоксом является факт, что одновременно она наблюдает за своими похоронами. Смерть предателей Европы и ее гробовщиков. К. прав. Их самым страшным преступлением является предательство Европы.

4.2.1943

Наконец признались. С помпой, со всей мрачностью викингов и тевтонской лживостью.

Сталинград спас Германию от поражения. Сталинград, сосредоточив в себе силу большевиков, позволил организовать оборону в тылу, спас Германию от неминуемой катастрофы. Очень может быть, но надолго ли? А мы пока отлично повеселились. Мадам Жюно, описывая настроение в Париже после московской кампании Наполеона, рассказывает несколько острых анекдотов и каламбуров, которые распространились тогда по всей Франции. Расклеивали их повсюду на стенах, а иногда прямо под окнами Наполеона: Qu’est-ce que tu as fait avec