Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Как и германские военные заговорщики, Власов начал свой путь как преданный энтузиаст системы, которой он служил. Он вступил в Красную Армию в 1919-м, в партию вступил в 1930-м; он служил примером во времена ежовщины, участвуя в чистках в своих военных подразделениях; был награжден орденом Ленина и Красного Знамени; он героически сражался против германских войск во время обороны Киева в 1941 году и контрнаступления под Москвой в январе 1942 года. В июне 1942 года его Вторая ударная армия была полностью уничтожена во время попытки прорвать кольцо блокады вокруг Ленинграда, а сам Власов попал в плен. За следующие шесть месяцев он был превращен из преданного коммунистического борца в участника крестового похода против коммунизма. В декабре 1942 года, будучи главой вымышленного Комитета освобождения, он опубликовал так называемую «Смоленскую декларацию». Декларация несла на себе явный отпечаток германской пропаганды, работавшей в тесном контакте с Власовым, хотя его собственное убеждение в том, что коммунистическая система была ошибкой для России, казалось, было искренним, а не конъюнктурным. Декларация призывала к политической революции: «Свержение Сталина и его клики, уничтожение большевизма». В ней также содержались тринадцать благородных обещаний для освобожденной России, среди них: положить конец коллективизации, обеспечить интеллектуальную свободу и свободу совести, уничтожить аппарат террора, установить социальную справедливость для всех. Но не было обещаний политической свободы97. В открытом письме, опубликованном три месяца спустя, Власов объяснял свое идеологическое перерождение тем, что он пришел к этому, увидев, как массы простых русских людей бессмысленно проливают кровь за дело, которое в конечном итоге служит интересам англо-американского капитализма, чьей марионеткой Сталин стал. Эти туманные рассуждения привели Власова к выводу, что союз с гитлеровской Германией является единственным способом гарантировать освобождение своей родины России98.

Гитлер закрывал глаза на деятельность «освободительного» движения Власова, и только в сентябре 1944 года ему было дано официальное германское благословение, когда Гиммлер одобрил основаие Комитета освобождения народов России. В январе 1945 года были сформированы две дивизии русских добровольцев, но они приняли лишь незначительное участие в боевых действиях в Праге в апреле 1945 года, когда славянская солидарность преодолела их прогерманские сантименты и они повернули свои ружья против СС для того, чтобы защитить чешское население от дикого финального неистовства99. Власов и его основные сподвижники были схвачены в конце войны и через год казнены. Высшая мера наказания в виде повешения была одобрена Политбюро 23 июля, а судебный процесс начался через неделю. Ходили слухи о том, что Сталин приказал повесить их на проволоке от пианино, как это было в случае с германскими участниками неудавшегося июльского заговора, однако свидетельства говорят, что была использована обычная веревка100. Так же как германские военные заговорщики, власовское движение играло на своих фантазиях о масштабах народной поддержки их целей свержения режима, хотя доказательств этого было совсем немного; смрад измены невозможно было удалить, пока Власов открыто ассоциировал себя с немцами; само движение было разделено на самые разнообразные политические группы, от националистических антисемитов до коммунистов-реформаторов, и противоречия между ними можно было замаскировать только путем концентрации на общей цели смещения Сталина и общей преданности своей Родине. Правительство Власова столкнулось бы в Москве с теми же проблемами установления моральной власти, что и правительство Герделера в Берлине. Политическая оппозиция в обеих системах страдала зависимостью от поддержки извне и оттого, что на ней лежала печать предательства. Отсутствие каких-либо практических возможностей публичной политической дискуссии через независимую прессу и четкой организации превращало ее в невидимую для подавляющего большинства населения силу в каждой из диктатур и вынуждало оппонентов полагаться на террористические акты, еще больше удалявшие их от населения, к освобождению которого они стремились.

Писатель Исаак Бабель, арестованный в 1939-м и расстрелянный в 1940 году, однажды заметил, что единственный разрешенный в Советском Союзе способ уединиться можно найти только ночью, лежа в кровати, полностью, с головой, накрывшись одеялом. Тогда и только тогда могли муж и жена насладиться задушевным разговором шепотом без страха быть услышанными соглядатаями101. Ганс Франк, национал-социалистический юрист, хвастался тем, что Третий рейх оставлял своих граждан без надзора только в тот момент, когда они наконец-то крепко засыпали. Исключительная ограниченность свободы выражения или свободы выбора в обществах, где широкая общественность полностью солидаризировалась с режимом и где жестоко подавляли даже малейшие проявления несогласия, препятствовала любым формам политической оппозиции. Любой человек в обеих диктатурах, выбравший путь открытого или благоразумного выражения различий во взглядах, действовал, обычно сознательно, понимая всю меру риска. Каждый случай мог повлечь за собой тот же риск; один успешный жест сопротивления не гарантировал того, что вторая и третья попытки останутся без последствий. Опасения риска делали большинство немцев и советских людей политически скованными и инертными.

Эти обстоятельства ставят вопрос о том, какие сферы личной жизни оставались автономными при диктатурах. Если повседневная жизнь действительно была столь ограниченной, как утверждал Бабель, общества едва ли могли вообще функционировать. Автономные сферы жизни между тем существовали; ни тот ни другой режимы не могли претендовать на полный контроль над повседневной жизнью каждого подвластного им гражданина так, чтобы выбрать именно те элементы жизнедеятельности, которые по идеологическим или политическим соображениям они считали необходимым контролировать. Это давало большинству граждан, за исключением тех, кто отличался от остальных по определенным расовым признакам или социальному положению, возможность выбора в личной жизни, свободными от контроля со стороны государства, оставались такие вопросы: на ком и когда жениться или за кого и когда выйти замуж, размер семьи, выбор места работы, места жительства, когда пойти в театр или какой фильм смотреть в кинотеатре. Тем не менее выбор был часто жестко ограничен условиями работы, рынком жилья, семейной политикой, культурными предпочтениями режима, но все же в пределах разрешенного пространства он был относительно свободным102. Исследования, предпринятые учеными Гарварда, в конце 1940-х годов проинтервьюировавшими тысячи советских граждан, оставшихся на