Киномания - Теодор Рошак

Спал я в ту ночь неважно. Мне почти сразу же приснился сон, после которого я никак не мог успокоиться. Я видел себя в приютском лимузине по пути в аэропорт. С одной стороны от меня сидел доктор Бикс, с другой — человек, чье присутствие вселяло в меня испуг такой сильный, что я не мог заставить себя взглянуть на него. Напротив, я отводил глаза в сторону, стараясь его не видеть. Когда мы прибыли, самолета поблизости не оказалось.

— Не беспокойтесь, — сказал доктор Бикс. — Мы найдем иное транспортное средство. Но сначала нужно обозначить место.

— Конечно, — согласился я.

Сразу же он и второй человек извлекли из карманов большие мелки и принялись чертить на взлетно-посадочной полосе длинные прямые линии. Я по-прежнему отводил глаза, не желая видеть лица второго человека. Линии, которые рисовали он и доктор Бикс, соединились в большой мальтийский крест, а я оказался в самом его центре. Я восхищался точностью их работы.

— Неудивительно, что ваша церковь продержалась так долго, — заметил я, — Вы с таким тщанием вырисовывали каждую деталь.

— Вы совершенно правы, — сказал доктор Бикс. Он посмотрел на небо, потом указал мне направление. — Видите?

Я взглянул вверх и увидел черную точку, кружащуюся надо мной. Она крутилась и падала вниз, опускаясь все ниже. Это был дрозд. Только теперь он был очень большой. Очень-очень большой. Больше самолета. Внезапно он спикировал — прямо на меня. Я попытался бежать, но меловой крест держал меня, как невидимый забор, — я не мог перешагнуть ни через одну линию. Птица налетела на меня, ухватила за шиворот и подняла в воздух. Теперь мы летели прочь, резко набирая высоту. Я попытался крикнуть, но поток воздуха не позволял мне открыть рта. Глядя с ужасом вниз, я видел быстро уменьшающиеся фигуры доктора Бикса и второго человека — они улыбались, махая мне вслед руками.

Я отчаянно хотел проснуться, но не мог. Этот сон цепко удерживал мой мозг, никак не хотел уходить. Огромная птица несла меня через Альпы, над лесами и фермами. Казалось, она держит меня за шиворот пиджака. Боясь сорваться и упасть, я потянулся вверх, чтобы ухватиться за птичьи когти, но сколько я ни старался — каждый раз промахивался. Мы теперь были над открытым морем и летели с неимоверной скоростью. Я слышал над собой удары мощных крыльев. В страхе я дернулся, и птица отпустила меня. Сердце мое ушло в пятки, когда я почувствовал, что падаю, падаю. Теперь-то уж проснусь, сказал я себе. Но не проснулся. Словно в замедленной съемке я упал в воду. Она сомкнулась надо мной — холодная, густая и темная. Я погружался все глубже и глубже. Вокруг меня сгущалась темнота. Я уже должен был захлебнуться, но этого не случилось. А это пугало меня даже больше, чем смерть, поскольку я понимал, что перехожу в какое-то отвратительно неестественное состояние: безвыходное заточение в какую-то живую смерть.

До меня донеслись звуки музыки… поющие голоса, которые искажались, проникая сквозь воду, становились низкими, дрожащими. Знакомая песня. Слова песенки «Прощай, птичка», старый эстрадный плач о невезении, одиночестве и долгом ночном возвращении домой каждого из нас.

И тут где-то далеко под собой я увидел размытые желтые огни. Это был город под морем, на дне мира. Нет, сказал я, я не хочу жить здесь! И собравшись со всеми силами, я проснулся — но успел различить внизу надпись из бледных огней. Она гласила: «Голливуд».

Я с трудом заставил себя подняться, до меня все еще долетали поющие голоса из сна. Они оставались со мной в комнате. Нет, они были снаружи… доносились сюда из часовни. Я стал слушать внимательно. Тишина. И тем не менее я был уверен, что проснулся под самые последние звуки их пения. Я подождал несколько минут — не запоют ли снова. Ничего.

Остальную часть ночи я провел, опасаясь заснуть еще раз. Ближе к рассвету я все же подремал около часа.

Тем утром завтрак мне подали в комнату. Вскоре после этого зашел священник и сообщил, что машина ждет. Кто-то из приюта, сказали мне, полетит в Альби, чтобы представить меня там. Этот кто-то оказался сестрой Ангелиной, молодой монахиней. У нее было милое свежее лицо и, как мне показалось, слишком уж красивое для закрытого черного чепца, принятого в ее ордене. Мы сидели рядом на заднем сиденье в ожидании водителя, которого в последнюю минуту задержали какие-то дела, и я думал о том, какого цвета волосы под этим строгим убором и как бы она выглядела, обрамляй они свободно ее лицо. Пока мы ждали, на ее губах оставалась натянутая улыбка, словно сестра хотела мне угодить. Но напряженное выражение на ее лице вызывало у меня беспокойство, как и ее молчание. По собственной инициативе она не произнесла ни слова — только отвечала на мои вопросы, да и то очень кратко. Например, она не сообщила, что мы будем попутчиками. Это сделал доктор Бикс, который торопливо вышел из приюта вместе с водителем. Он поспешил к машине, держа в руках маленькую коробочку. Подарок.

— Прошу вас, откройте, — сказал он, великодушно улыбаясь.

Я открыл. Внутри оказался саллиранд. Он был таким новым, что даже сверкал.

— Я вам очень признателен, — выдавил я из себя.

Мое удивление трудно было скрыть. Я спросил, должен ли я буду вернуть прибор.

— Нет-нет, — сказал он, — Это ваше. После всей той жестокой критики в адрес Макса Касла, что вам пришлось выслушать прошлым вечером, мне показалось вполне уместным сделать — можем мы его так назвать: жест доброй воли? Я хочу, чтобы вы начали это долгое путешествие в правильном умственном расположении, так сказать.

Я поблагодарил его.

— Он будет использован в благих целях.

— Не сомневаюсь, — Он помахал мне на прощание рукой.

В аэропорту нас ждал маленький самолет — настоящая игрушка. Сестра Ангелина быстро поднялась на борт и села в кресло; я последовал за ней. Летчик — брат Жером, приятный молодой человек, — поздоровался со мной и, как только я пристегнулся, стал выруливать к видневшейся вдали взлетно-посадочной полосе.

Я начинал это путешествие, откровенно торжествуя. У меня был саллиранд! Доктор Бикс просто подарил его мне. Все становилось понятным, как то и предсказывал Анджелотти. Я начал составлять в уме список людей, которым покажу мультифильтр, в первую очередь Клер. Может быть, даже устрою закрытый показ работ Касла и Данкла в Музее современных искусств и позволю зрителям пользоваться этим замечательным инструментом. Так я смогу продемонстрировать, какими приемами пользуются сироты в кино. Бог ты мой, это будет сенсацией!

Только когда мы взяли курс на запад от Альп, я вдруг понял, что где-то у меня в подсознании раздается какой-то звук, напоминающий настойчивый отдаленный звон будильника, вырывающий вас в темноте из сна. Я вспоминал другой полет над этими местами. Прошлой ночью я летел во сне над этими горами в когтях огромной птицы, которая сбросила меня в холодные воды. Но сон содержал и кое-что пострашнее всех этих переживаний. Тот страх никуда не ушел, он отказывался покидать мою память. И заключался он во втором человеке, чье лицо я не хотел видеть. Теперь, впрочем, как и тогда, я знал, кто это. Анджелотти.

Спокойный полет, мягкая посадка в Тулузе; быстро пройдя французскую таможню, мы с сестрой Ангелиной оказались у дорожки перед залом прибытия, где нас ждал другой лимузин — больше и роскошнее цюрихского. Водитель, тоже священник, тепло приветствовал меня и бросился помогать с багажом. Вскоре мы с сестрой Ангелиной сидели на просторном заднем сиденье, словно бы встроенном в велюровую облачную гряду, а лимузин несся в горы к северу от города. Машина словно летела над дорогой. Скоро я начал клевать носом — сказывалась бессонная ночь и усталость от перелетов. Я стряхнул с себя сонливость и взглянул на сестру Ангелину. Вот бедняжка, подумал я, глядя на нее. Молодая, хорошенькая, умная… вероятно, она ничего не знала о жизни за пределами своей церкви. Ее, сироту, приняли в приют и с детских лет вдалбливали в голову безрадостные катарские доктрины. Неужели личный опыт заставлял ее верить, что мир, в котором она обитает, есть ад, а сама она рождена для того, чтобы на всю жизнь стать невинной жертвой мстительного Темного Бога. И тут, прежде чем я успел понять это, она повернулась, ее глаза встретились с моими. В ее взгляде не было ничего робкого или невинного. Натянутая улыбка исчезла, сменившись холодным, бесстрастным взглядом.

Я сунул руку в саквояж и вытащил саллиранд, подаренный доктором Биксом.

— Вы когда-нибудь пользовались этим прибором? — спросил я, чтобы завязать разговор.

— Да, когда училась в школе, — ответила она.

— Вы изучали кино? — спросил я.

— Нет. Я готовилась к религиозному служению.

Прошло еще несколько минут, и я сказал:

— Вчера ночью в приюте я слышал пение в часовне. Что это было такое?

— Вечерняя служба, — ответила она.