Экстр - Дэвид Зинделл

Я загляну в себя и увижу, как я улыбаюсь себе, подумал он и вспомнил свое любимое старое стихотворение: “Вселенной око я; / лишь чрез меня / Величие свое дано узреть ей”.

Потом в черном воздухе над ним, из пустого пространства под куполом, внезапно возник большой световой куб. Глаза не постигали всей глубины этого света, и Данло вдруг понял, что это испытание будет неизмеримо опаснее всего, с чем он сталкивался прежде. Он сидел неподвижно, держа в правой руке флейту, а левой касаясь белого совиного пера в волосах. Где-то перед ним, в непроглядной тьме, сидела Харра, и Едрек Ивионген, и Бертрам Джаспари, и тысячи других Архитекторов – но они не входили в его поле зрения, и он их не видел. Он видел только свет над собой, цветные огни, сливающиеся в сплошной страшный свет. Данло слишком легко воспринимал это сияние. Куб висел над западным квадрантом Зала, а золотое кресло обычно, по вполне понятной причине, поворачивали лицом к наиболее темной восточной части. Данло и сам бы с удовольствием обернулся в ту сторону, но нет: он обещал посмотреть на то, на что не разрешалось смотреть даже величайшим из Совершенных Вселенской Кибернетической Церкви.

Это всего лишь голограмма, думал он. Я в своей жизни видел десять тысяч таких.

Световой куб действительно представлял собой голографическую модель его мозга, увеличенную, однако, в двести раз. И модель эта не была точной. Человеческий мозг – это куча нервных клеток, трещин и складок, слепленных вместе, как клубок червей. Светоприношение же выглядело как правильный куб, как будто весь мозг Данло с корой, стволом и мозжечком втиснули в коробку. При этом он был представлен здесь целиком, включая гиппокампус и крошечные, как орешки, миндалины. Сто миллиардов нейронов работало у Данло в черепе, и каждый из них был представлен на модели в виде маленького огонька. Когда одна из клеток срабатывала, соответствующий ей огонек на схеме вспыхивал, а затем бледнел.

По всей голограмме, от центра к восьми углам, бежали сиренево-аквамариновые волны, и глаз Данло едва поспевал за их кошмарно сложными завитками. Данло пытался также уловить проблески карминного, изумрудного и розового, отмечающие нейроканалы, но в этой модели ничто не держалось дольше мгновения. Подумав об этом, Данло тут же увидел вспышку импульсов в мозговой коре – вернее, в верхней фронтальной части куба, где помещался его мыслительный центр и где оттенки менялись от рубинового до красноватокоричневого. Данло отметил эти импульсы, и этот его акт вызвал у него новые мысли, пробежавшие по голограмме со скоростью перегретого пара.

Мысль – это движение, а движение – это свет, подумал он. Его глаза шарили по кубу в стороны, вверх и вниз. Он ожидал, что все шесть граней будут светиться, наполняя куб своим сиянием. Однако, к его изумлению, большая часть голограммы оставалась темной, даже черной. В каждую секунду загоралось не более пятой части его нейронов. Данло, зная, что это опасно, все-таки взглянул на заднюю секцию куба, где тускло-красным огнем светилась зрительная кора. Одно то, что он зафиксировал внимание на этом тревожном оттенке, заставило вспыхнуть множество нейронов в его зрительном центре. Модель засверкала, и Данло, глядя на эти вспышки, активировал тем самым еще большее количество нейронов. В один момент весь участок зрительной коры загорелся ярко-лиловым пламенем. Боль, вызванная этим, горячим ножом вонзилась, в глаз Данло и прошила мозг. Он почти что видел эту боль: она выглядела как черный туннель с огненными стенами.

Он чуть не потерял сознание, но заставил себя не делать этого.

Он смотрел на страшный огонь собственного зрения долго, не меньше трех ударов сердца – достаточно, чтобы Архитекторы затаили дыхание от изумления и страха.

Не стану бояться, думал Данло, глотая воздух. Страх похож на ледяную воду, пропитывающую каждую клетку твоего тела, и с ним можно справиться пятью способами. Одни бегут от него, как от разъяренного медведя, другие глушат его одеялом фальшивых эмоций и притворяются бесстрашными. Мастер заншина, ведя смертельный бой, позволяет страху струиться сквозь него, как вода, не цепляясь за него и не ставя ему преград, а лишь наблюдая за его течением как будто через стекло. Воины-поэты, по общему мнению, страха не ведают – но они в чем-то уже перешли за грань человеческого. Считается, что и галактические боги преодолели столь низменные программы, но боязливая голограмма Эде у локтя Данло опровергала эту версию. Возможно, отец Данло, если он действительно стал богом, открыл, как можно победить страх смерти. Но Данло оставался человеком, не собираясь становиться никем иным, и он избрал для себя пятый способ. Он посмел посмотреть в глаза величайшему своему ужасу и преобразовать его – так сетчатка глаза преобразует убийственную радиацию солнца в свет, озаряющий мозг. Его способом было чувствовать страх как возбуждающий трепет. Еще ребенком он искал опасности и смерти, играя с медвежатами. Однажды, в ночь трех лун, дед сказал ему, что эта дикость натуры будет и самой большой его слабостью, и величайшей силой. Харра Иви эн ли Эде провозгласила его бесстрашным, но на деле он был только диким – диким, как ветер, как белая талло, которая кувыркается в воздухе лишь для того, чтобы испытать свои крылья.

Не стану бояться, говорил он себе. Я попробую свой страх на вкус, и он сделает меня еще более живым, как глоток медвежьей крови.

Когда боль уже почти ослепила его, он наконец отвел глаза от той части куба. Был момент, когда он думал, что ослеп понастоящему, потому что перед глазами стоял сплошной мрак.

Потом он понял, что его взгляд всего лишь перешел на участок моторной коры. Поскольку он сидел неподвижно, нейроны в той секции тоже застыли, как черный лед.

Большая часть вселенной темна, вспомнил Данло, но из тьмы рождается свет.

Он убедился, что не ослеп и не сошел с ума, и горячая волна разлилась у него в животе. Он отнаблюдал это на модели, как алое свечение всех нейронов – как будто капля крови растворилась в стакане с водой. С окрепшей уверенностью он стал следить за разноцветными потоками своих мыслей. Он не был Совершенным, зато занимался мыслительными дисциплинами, о которых ни один Архитектор даже не мечтал. В юности фравашийский Старый Отец учил его трудным языковым философиям. Он сидел у костров с аутистами, когда они в общем просветлении исследовали мыслеландшафты реальной реальности. С помощью Томаса Рана, величайшего из мнемоников Ордена, он овладел почти всеми шестьюдесятью четырьмя положениями глубокого воспоминания. По природе своей он был математиком, по профессии – пилотом Ордена Мистических Математиков. Он пережил раздробленные пространства мультиплекса благодаря умению доказывать трудные теоремы и мыслить спокойно и четко перед лицом смерти. Он решил, что и сейчас будет так мыслить.