Утонуть в крови : вся трилогия о Батыевом нашествии - Виктор Поротников

— А что с Мстиславом? — спросила Агафья Всеволодовна.

— Говорят, жив Мстислав, но я его не видела, когда выбегала из храма на площадь, — ответила служанка.

— Слезы вытри, глупая, — невозмутимо сказала княгиня Агафья. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Услышав эти слова из уст своей свекрови, Кристина и Мстислава тревожно переглянулись. Обе княжны были объяты страхом, слыша дикий вой татар и грохот вражеского тарана, крушившего ворота детинца.

Епископ Митрофан с помощью юного служки и одного из дьяконов облачался в расшитую золотыми нитками епитрахиль и роскошный широкий пояс из шелковой ткани, когда пред ним предстал запыхавшийся воевода Сухман Кривец в кольчуге и шлеме, с окровавленным топором в правой руке и со щитом, утыканным татарскими стрелами, в левой.

— Беда, отче, — воскликнул воевода, — мунгалы прорвались в детинец. Мстислав со своей дружиной во дворце затворился. Я привел своих ратников сюда, в собор. Все едино деваться больше некуда. — Сухман длинно выругался.

— Придержи язык, боярин, чай, не на конюшне находишься! — Митрофан взглянул на воеводу с горделивым достоинством. — Сколь у тебя воинов?

— Человек сорок наберется, отче, — ответил Сухман. — Все прочие ратники порублены мунгалами.

— Двери заприте на засовы, главные и боковые, — распорядился Митрофан. — Двери в башнях тоже закройте на запоры.

— Все входы и выходы уже заперты, отче, — сказал Сухман. — Твоим священникам тоже придется за оружие взяться, владыка. Мало у меня воинов, не успеть им всюду. Нехристи ведь начнут ломиться в храм сразу со всех сторон.

Словно в подтверждение сказанного Сухманом во все двери собора загрохотали сапогами, кулаками и древками копий торжествующие враги. Гортанные резкие выкрики и голоса татар звучали со всех сторон. В окна храма стали влетать стрелы, ударяясь о каменные стены, расписанные фресками, и падая вниз на головы испуганных женщин и детей. Кто-то из воинов Батыя закинул в одно из окон горящий факел, воины Сухмана быстро загасили его, накрыв старым ковром.

Самых крепких ратников Сухман расположил возле главных двустворчатых врат собора, на которые обрушились мощные удары тарана, который раскачивала на руках целая толпа татар. Сухман приказал своим воинам, когда двери будут сорваны с петель, не выбегать наружу, но ожидать мунгалов внутри храма.

— Здесь царит полумрак, — молвил воевода, — нехристи не сразу смогут распознать, где мы и сколько нас. К тому же толпой они вбежать сюда не смогут. А вы, братья, нападайте на татар с трех сторон и рубите их без жалости!

Наконец, главные врата с треском рухнули под испуганные крики и плач женщин. В следующий миг в храмовый притвор вбежали несколько татар в мохнатых шапках, со щитами и саблями в руках. Русские лучники одним залпом сразили их всех наповал, выпустив стрелы почти в упор. По телам убитых татар в собор, толкаясь, врывались все новые воины Батыя, закрываясь щитами и оглушительно вопя. Сухман и его ратники принимали степняков на копья, секли их мечами и топорами, хрипы и стоны врагов сливались с лязгом клинков, с глухими ударами топоров, раскалывающих вражеские шлемы и щиты. Очень скоро притвор оказался загроможден кучей изрубленных татар, залит их кровью. Натиск мунгалов ослабел, они уже не стремились проникнуть внутрь храма, толпясь у его главного входа и пуская стрелы наугад в таинственный смертельный для них полумрак.

Батыевы военачальники сердито кричали на своих воинов, подгоняли их ударами плеток. Однако все попытки татар ворваться в Успенский собор и перебить всех его защитников ни к чему не приводили, лишь росла груда мертвых степняков в широком храмовом притворе.

Прибывший в детинец Батый приказал своему войску навалить у всех дверей Успенского собора дров и бревен. Татары долго стаскивали в детинец скамьи, стулья, колья, сундуки и доски, шаря в домах и подворьях. Они вынесли из княжеского дворца столы и ложа, скидав все это к дверям Успенского собора. Притащив вороха сена из княжеских конюшен, татары развели огонь, который, набирая силу, охватил все двери огромного храма. Густые клубы дыма ползли вдоль белокаменных стен собора, проникая в окна, окутывая резные полукружья закомар и главный блестящий купол храма с золотым крестом наверху.

Многочисленные толпы татар стояли вокруг Успенского собора, то и дело подаваясь чуть назад от сильного жара нескольких гигантских костров, опоясавших прекрасный белокаменный храм страшным огненным кольцом. Сквозь треск пламени из храма доносились душераздирающие крики женщин и плач детей.

Окруженный рядами своих нукеров, Батый глядел на свирепое буйство огня, на дым, охвативший собор сверху донизу. Он заставит русичей покориться ему! Он выжжет огнем всю непокорность из этого народа!

К Батыю приблизился его брат Тангут.

— Повелитель, — сказал он, прижав ладонь к груди, — мои воины пленили во дворце троих русов. Ты можешь поговорить с ними. Эти люди из дружины князя Мстислава.

— Где сам Мстислав? — Батый повернулся к Тангуту.

— Мстислав яростно отбивался, сразив пятерых моих нукеров, — ответил Тангут. — Моим воинам пришлось заколоть Мстислава копьями.

— Я хочу взглянуть на тело Мстислава, — проговорил Батый.

Воины Тангута принесли на плаще мертвого князя, лицо которого было залито кровью, положив его на снег у ног Батыя. Сюда же татары привели и троих пленных русичей.

Батый долго вглядывался в неживое лицо Мстислава, в его искривленный в злобном оскале рот. Один глаз убитого князя был полузакрыт, другой вытек, пробитый острием копья.

— Ваш князь выказал истинную доблесть, не пожелав сдаться в плен, — сказал Батый пленным гридням. — Я уважаю храбрых врагов. Вы можете взять тело Мстислава и похоронить его по своему обычаю. — Батый взглянул на брата: — Тангут, дашь им сани и лошадей. Пусть твои нукеры проследят за тем, чтобы эти урусы благополучно выбрались из города.

Тангут почтительно склонил голову перед Батыем, вновь коснувшись ладонью своей груди.

Неотвратимость конца с неумолимой ясностью встала перед княгиней Агафьей, когда внутренние покои Успенского собора стали заполняться едким удушливым дымом. Впрочем, это не наполнило душу Агафьи Всеволодовны паникой и слезливым отчаянием. В голове ее бродили скверные мысли с той поры, как татары взяли град Владимир в осаду. Подспудно эта волевая женщина была уже готова к самому худшему развитию событий. Между двумя кошмарами, которые ее ожидали, между неволей у татар и смертью, княгиня Агафья без колебаний выбрала смерть. Не желая, чтобы и ее младшие дети стали рабами мунгалов, Агафья Всеволодовна решила покинуть этот бренный мир вместе с ними.

Поставив перед собой семилетнего Дмитрия и десятилетнюю Феодору, княгиня Агафья спокойным голосом сказала им:

— Чада мои, сейчас мы вместе вознесемся на небеса и предстанем перед Богом, который дарует нам свою милость и вечное блаженство в райских кущах. А на эту грешную землю мы с вами уже никогда не вернемся.

Светловолосая голубоглазая Феодора серьезными глазами посмотрела на мать и тихо спросила:

— Матушка, мы скоро умрем, да? И все эти люди в храме тоже?

Агафья Всеволодовна молча кивнула и поцеловала дочку в белый теплый лоб.

— Я не хочу на небеса, — капризно проговорил Дмитрий, протирая глаза кулаком. — Матушка, откуда здесь дым? Где горит?

— Не хнычь! — взглянула на брата Феодора. — Это храм горит, его подпалили мунгалы. Скоро мы сгорим вместе с храмом.

— Храм не может загореться, ибо он сложен из камня! — воскликнул Дмитрий. — Ой, как сильно жжет глаза! Мне тяжело дышать. Мати, надо скорее бежать отсюда!

Мальчик потянул княгиню Агафью за руку, стараясь поднять ее со стула и увести к лестнице, ведущей вниз с хоров.

— Сынок, нам некуда бежать отсель, — промолвила Агафья Всеволодовна, прижав сына к себе. — Кругом злые мунгалы. Защитить нас некому, все наши ратники погибли или попали в плен.

— Где мой отец? Почто он не выручает нас? — испуганно вопрошал Дмитрий, слыша за стенами гул пламени и плач женщин в нижних покоях храма. — Отец обещал привести войско и разбить татар, где же это войско?

Княгиня Агафья ничего не ответила сыну, лишь крепче прижала его к себе. Ее глаза щипало дымом, она давилась кашлем, закрывая рот ладонью, но тем не менее не двигалась с места.

Вскоре дым заполнил все внутренние помещения Успенского собора настолько, что в двух шагах ничего не было видно. Задыхающиеся люди стали походить на обезумевших от ужаса зверей. Толкаясь и крича, давя детей и сбитых с ног взрослых, толпа стремилась вырваться из собора, объятого огнем и дымом. Схватив тяжелые скамьи, ратники и священники выбили боковые двери, но за ними полыхала стена огня, жар от которой был так силен, что у монахов мигом вспыхнули бороды и волосы, а на воинах загорелись плащи. На нескольких женщинах, оказавшихся близко от дверных проемов, заполыхали шапки и подолы длинных шуб. Загоревшиеся на людях одежды епископ Митрофан и еще двое дьяконов гасили тряпками, смоченными в воде.