Солнечный ветер - Артур Кларк

Второй день укрепил впечатления первого. Шастар не умер в течение года или даже в течение жизни одного поколения. Люди медленно покидали его, когда новая — и однако какая старая! — модель общества стала развиваться и человечество вернулось в холмы и леса. Они ничего не оставили, кроме этих мраморных памятников тому образу жизни, который ушел навсегда. Даже если что-нибудь ценное и оставалось, тысячи любопытных исследователей, появлявшихся здесь в течение прошедших пятидесяти веков, давно забрали все это. Брент обнаружил много следов своих предшественников; их имена были высечены на стенах повсюду — должно быть, желанию хоть как-то увековечить себя в веках люди не в силах противиться.

Наконец, утомленный бесплодными поисками, он вышел на берег моря и уселся на широкой каменной стене волнореза. Море, лежащее в нескольких футах под ним, выглядело совершенно спокойным и лазурно-голубым. Оно было таким тихим и чистым, что юноша видел рыб, проплывающих в глубине, а в одном месте сумел разглядеть обломок затонувшего судна, лежащего на боку и обросшего водорослями, которые развевались в воде, словно длинные зеленые волосы. Он знал, что бывают дни, когда волны с грохотом обрушиваются на каменные причалы, потому что широкий парапет за ними был устлан толстым ковром камушков и ракушек, принесенных сюда штормами.

Спокойствие морского пейзажа, преподающего наглядный урок тщеты человеческих устремлений, унесло ощущения разочарования и поражения. Хотя Шастар не дал ему ничего материально ценного, Брент не жалел о своем путешествии. Сидя здесь, на волнорезе, повернувшись к суше спиной и глядя на слепящую голубизну моря, он почувствовал себя свободным от всех проблем. Прошлое вспоминалось без боли, и он с бесстрастным любопытством взирал на сердечную тревогу, что томила его последние месяцы.

Брент прошел немного вдоль моря, затем медленно повернул к городу. Неожиданно он оказался перед большим круглым зданием с крышей, сделанной в виде купола из какого-то полупрозрачного материала. Без особого интереса он пробежался взглядом по зданию, решив, что это еще один театр или концертный зал. Юноша хотел пройти мимо, когда какая-то непонятная сила заставила его подойти к зданию и устремиться в дверной проем.

Внутри здания свет проходил через потолок почти беспрепятственно, Бренту даже показалось, что он все еще на открытом воздухе. Все здание было разделено на многочисленные просторные залы, назначение которых он осознал с внезапным приливом волнения. Предательские, лишенные цветного своего наполнения четырехугольники рам на стенах говорили о том, что стены когда-то украшали картины; возможно, какие-то из картин где-нибудь и остались, и было бы интересно увидеть, что мог предложить Шастар в области серьезного искусства. Брент, все еще с сознанием своего превосходства, не ожидал особенных впечатлений, и вдруг…

Вдруг — сияние красок по всей огромной стене, сразившее его наповал. На минуту он неподвижно застыл в дверном проеме, не в состоянии целиком охватить картину глазами и осознать значение увиденного. Затем, медленно, он начал вглядываться в детали огромной и сложной фрески, которая была перед ним.

Почти ста футов длиной, она была, безусловно, самой прекрасной вещью, которую Брент видел за свою жизнь. Шастар ошеломил и потряс его, но трагедия города странным образом не тронула юношу. Но эта фреска ударила его прямо в сердце — она говорила на понятном языке, и пока он ее разглядывал, последние остатки снисходительного отношения к прошлому разлетелись, как листья во время бури.

Взгляд Брента перемещался по фреске со все возрастающим вниманием. Слева виднелось море, такое же глубокое и синее, как здесь, в Шастаре, и по его поверхности плыли какие-то странные суда, приводимые в движение несколькими рядами вёсел и ветром, раздувающим паруса. Суда двигались к далекой земле. Настенная роспись включала в себя не только преодоленные по воде мили, но и прошедшие за время плавания дни; вот сцена, где суда достигают берега, и на широкой равнине лагерем становятся войска; при этом палатки, знамена и колесницы кажутся крошечными по сравнению со стенами осажденного города-крепости. Взгляд зрителя сам собой скользил по крепостным стенам и останавливался на женщине, стоявшей на вершине стены и смотревшей вниз, на готовящиеся к приступу войска, пересекшие ради нее морские просторы.

Женщина наклонилась вперед, и ее пляшущие на ветру волосы светятся золотым ореолом. На лице женщины застыла печаль, такая глубокая, что ее нельзя передать словами, но печаль не портила неправдоподобную красоту лица — красоту, настолько заворожившую Брента, что он долго не мог оторвать от женщины взгляда. Когда ему это наконец удалось, юноша проследил, куда она смотрит, и увидел нескольких воинов в тени под стеной. Они собрались вокруг чего-то, изображенного настолько условно, что Бренту понадобилось время, чтобы понять, что там такое. Это был большой деревянный конь, установленный на катках. Не проявив к коню особого интереса, Брент снова перевел взгляд на одинокую фигуру на стене, которая, как он уже догадался, и была тем центральным стержнем, вокруг которого разворачивался сюжет. Центральным, потому что взгляд зрителя, передвигаясь по пространству картины, потихоньку перемешался в будущее и находил ту же крепость, только уже разрушенную, видел дым над горящим городом и флот, который возвращался домой, выполнив свою миссию.

Брент покинул здание только тогда, когда света стало настолько мало, что глаза уже ничего не видели. Раз за разом он внимательно изучал картину, затем некоторое время тщетно искал подпись художника. Но ни подписи, ни названия не было и, возможно, не существовало никогда. История, рассказанная на картине, была, должно быть, слишком известна и не нуждалась в пояснениях. Однако на стене рядом кто-то из предыдущих посетителей Шастара нацарапал стихотворные строки:

Вот этот лик, что тысячи судовГнал в дальний путь, что башни ИлионаБезверхие сжег некогда дотла![4]

Илион! Какое странное, какое волшебное имя! Но, увы, Бренту Оно ничего не говорило. Принадлежит ли это имя истории или мифологии, спрашивал он себя, не зная, что до него много других людей задавало тот же самый вопрос.

Когда юноша вышел в светящиеся сумерки, у него перед глазами все еще стояла эта печальная, неземная красота. Наверное, не будь он художником и не имей такую восприимчивую натуру, впечатление не было бы настолько ошеломляющим. Но ведь неизвестный мастер именно этого и добивался — чтобы, подобно Фениксу, из затухающих углей великой легенды в человеке возродилось чувство прекрасного. Мастер сумел запечатлеть и сохранить для будущих веков красоту, служить которой было единственной целью и оправданием жизни.