Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Стадо обратилось в бегство, антилопы диким галопом неслись вниз по склону, выбрасывая из-под копыт камни и пыль. Раненый самец попятился, его тело содрогалось в конвульсиях. Потом ноги его задрожали, и он осел. Поднял голову к небу, и из пасти хлынула яркая легочная кровь. Перевернувшись, он упал на спину, все его четыре ноги дергались. Джим стоял, наблюдая за агонией зверя.

Радость его постепенно сменилась грустью подлинного охотника, который ощущает всю красоту и трагедию убийства. Когда самец затих, Джим отложил мушкет и достал из ножен на поясе нож. Используя рога как рычаг, он отвел назад голову животного и двумя точными разрезами вскрыл артерии по обе стороны горла. Потекла яркая кровь. Потом Джим поднял одну из массивных задних ног и вырезал мошонку.

Когда он выпрямился, держа в руке пушистый белый мешок, подъехала Луиза. Джим попытался объяснить:

– Если это оставить, у мяса будет дурной вкус.

Луиза отвела взгляд.

– Какое великолепное животное. Такое большое. – Казалось, то, что он сделал, огорчило ее. Но вот она распрямилась в седле. – Чем я могу помочь тебе?

– Сначала стреножь лошадей, – ответил он, и она слезла со спины Трухарт и отвела лошадей к дереву гварри. Привязала их к стволу и вернулась.

– Держи заднюю ногу, – сказал Джим. – Если оставить кишки внутри, мясо испортится за несколько часов.

Работа была тяжелая, но девушка не увиливала от нее. Когда Джим разрезал брюхо от промежности до ребер, в отверстие вывалились кишки и внутренние органы.

– Тут уж придется выпачкать руки, – предупредил он, но продолжить не успел: послышался другой голос, совсем рядом, – высокий, детский.

– Я хорошо учил тебя, Сомойя.

Джим развернулся, инстинктивно подняв нож, и увидел сидящего на камне маленького желтого человека.

– Баккат, маленький шаман! – скорее с испугом, чем с гневом воскликнул Джим. – Никогда больше так не делай. Откуда, во имя Кулу-Кулу, ты взялся?

– Я тебя испугал, Сомойя?

Баккат выглядел смущенным, и Джим вспомнил о приличиях. Он едва не оскорбил старого друга.

– Конечно, нет. Я видел тебя издалека. – Баккату нельзя говорить, что вы его не видели: он воспримет это как оскорбительный намек на свой малый рост. – Ты выше деревьев.

От этого комплимента лицо Бакката осветилось.

– Я наблюдал за тобой с самого начала охоты. Ты хорошо подкрался и чисто убил, Сомойя. Но, думаю, тебе понадобится кто-то помимо молодой девушки, чтобы разделать тушу.

Он соскочил с камня, остановился перед Луизой и захлопал в ладоши в знак приветствия.

– Что он говорит? – спросила она Джима.

– Он говорит, что видит тебя и что у тебя волосы как свет солнца, – сказал Джим. – Думаю, ты только что получила свое африканское имя – Веланга, Девушка Солнечного Света.

– Пожалуйста, скажи ему, что я тоже его вижу и что он оказывает мне великую честь.

Она улыбнулась бушмену, и Баккат радостно рассмеялся.

На одном плече у бушмена был туземный топор, на другом – охотничий лук. Отложив лук и колчан со стрелами, Баккат взял топор и стал помогать Джиму разделывать крупную тушу.

Луизу изумило то, как быстро они работали вдвоем. Каждый знал свое дело и действовал без колебаний и споров. В крови по локти, они вытащили внутренности и обвисший мешок желудка. Не прерывая работы, Баккат отрезал кусок сырой требухи. Ударил о камень, вытряхивая полупереваренную растительность, сунул в рот и с нескрываемым наслаждением принялся жевать. А когда вырезали печень, даже Джим присоединился к пиру.

Луиза смотрела с ужасом.

– Она же сырая! – сказала она.

– В Голландии вы едите сырую селедку, – ответил Джим и предложил ей кусок багровой печени. Она хотела отказаться, но по его выражению поняла, что это вызов. Луиза по-прежнему колебалась, пока не заметила, что Баккат тоже следит за ней, хитро скосив глаза в окружении бесчисленных морщинок.

Тогда она взяла кусок, собралась с силами и положила его в рот. Подступившая рвота заставила ее жевать. После первого потрясения из-за непривычного вкуса оказалось, что вкус этот приятный. Она медленно прожевала и проглотила. К ее удовольствию, Джим был потрясен. Она взяла у него из окровавленной руки еще кусочек и принялась жевать.

Баккат расхохотался и двинул Джима локтем в ребра. Он радостно качал головой, смеясь над Джимом и изображал, как Луиза выиграла это немое состязание; он ходил по кругу, обеими руками засовывая в рот воображаемые куски печени, ослабев от смеха.

– Будь ты хоть вполовину так забавен, как думаешь, – мрачно сказал ему Джим, – ты был бы мудрецом всех пятидесяти племен кхойсан. А теперь за работу.

Они разделили мясо на две части – поклажу для обеих лошадей, а Баккат сделал из влажной шкуры мешок и набил его кусками почек, требухи и печени. Мешок весил почти столько же, как он сам, но Баккат взвалил его на плечи и пошел быстрым шагом. Джим нес плечо канны, которое свисало ему почти до колен, а Луиза вела лошадей. Последние мили до ущелья Маджубы они преодолели уже в темноте.

Ксиа бежал быстрой косолапой походкой, которую бушмены называют «пить ветер». Так он бежал от первых лучей рассвета до самой темноты. По дороге он разговаривал с собой, как со спутником, отвечал на собственные вопросы, смеялся своим шуткам. На бегу он пил из бутылки и ел из кожаного мешка, висевшего на плече.

Он напоминал себе, какой он хитрый и смелый.

– Я Ксиа, могучий охотник, – сказал он и слегка подпрыгнул. – Я убил большого слона ядом, которым обмазал стрелы. – Он помнил, как выслеживал то животное на берегах большой реки. Он упрямо охотился на него, пока новая луна не стала полной, а потом снова не уменьшилась. – Ни разу не потерял я его след. Может другой человек сделать такое? – Он покачал головой. – Нет! Может Баккат совершить такой подвиг? Никогда! Может Баккат попасть стрелой в жилу за ухом, чтобы яд сразу дошел до сердца слона? Не может! – Хрупкая тростниковая стрела едва способна проколоть толстую кожу слона, она никогда не дойдет до сердца или легких: надо отыскать место, где кровеносный сосуд подходит близко к коже, чтобы кровь могла разнести яд по всему телу. Яду потребовалось пять дней, чтобы свалить большого самца. – Но все это время я шел за ним и танцевал и пел охотничью песню, когда он наконец упал как гора и поднял пыль до вершин деревьев. Может Баккат совершить такой подвиг? – спросил он у окружающих гор. И сам ответил: – Никогда! Никогда!

Ксиа и Баккат были из одного племени, но не были братьями.

– Мы не братья! – закричал Ксиа, рассердившись.

Жила-была девушка с кожей яркой, как оперенье ткачика, с лицом сердечком. Губы ее были полны, как спелые плоды марулы, ягодицы как яйца страуса, а груди круглы, как две желтые дыни тсама, согревшиеся на солнце Калахари.

– Она была рождена, чтобы стать моей женщиной! – воскликнул Ксиа. – Кулу-Кулу забрал мое сердце, пока я спал, и вложил его в эту женщину. – Он не мог заставить себя произнести ее имя. Он выстрелил в нее крошечной любовной стрелой, оперенной перьями утренней голубки, чтобы показать, как сильно он ее хочет.

– Она не пошла. Она не пришла в хижину охотника Ксиа спать на его тюфяке. Она пошла к презренному Баккату и родила ему трех сыновей. Но я хитер. Женщина умерла от укуса мамбы.

Ксиа сам поймал змею. Он нашел ее убежище под плоским камнем. Использовал как приманку живого голубя, чтобы выманить мамбу, а когда змея высунулась из-под камня, прижал ей голову. Мамба была небольшая, с его руку, но яда в ней было достаточно, чтобы убить взрослого буйвола. Ксиа посадил ее в мешок женщины, куда она собирала съедобное, пока женщина спала с Баккатом. Наутро женщина открыла мешок, чтобы положить в него клубень, и змея трижды ужалила ее: один раз в палец и дважды в запястье. Смерть, хотя и быстрая, была слишком страшна, чтобы наблюдать за ней. Баккат плакал, держа женщину на руках. Спрятавшись в скалах, Ксиа все это видел. И даже теперь воспоминания о горе Бакката были так сладостны, что Ксиа подпрыгнул на обеих ногах, как кузнечик.