Журнал День и ночь - Автор неизвестен

г. Анжеро-Судженск

Айрат Бик-Булатов

На солнечной странице букваря

Платье белое милой я вышью,Рукодельник, волшебник, поэт,И отправлюсь серебряной мышьюВ первый раз открывать белый свет…

Где живёт моя милая донна?Может быть в тридевятых дворцах,И бездонная чаша — коронаУтопает в её волосах.

Не для нас те дворцы возводили,Зря на зуб я пытал их замок.В сельской школе, слыхал, возродилиЗлые дети живой уголок.

Вот туда мне прямая дорога,В клеть войду стар и седоволос,Там меня мальчуган худоногийПриподнимет за розовый хвост.

Весь от страха сожмусь, как зародыш,Часто лапками я засучу,И воскликнет пацан: «Ого-го, мышь!»И отправят меня к ветврачу.

Что-то белое вколют под сердце,И когда наконец-то усну,То увидеть смогу, как невестаПо дорожке взойдёт на луну.

Я за ней никогда не поеду,Тонко плакают капельки с крыш,Просыпаюсь в квартире соседа —Я — поэт, я — волшебник, я мышь!

Милиционер остановил меня, полного чемоданом, а ну-ка,Де, предьявите, документики, товарищ иногородний.С какою целью в Москву, де, пожаловали, к кому, какДолго планируете пробыть в столице нашей Родины?А я — тщедушный — прижимал чемоданчик к коленям…Смотрел на него, и глаза свои мне мерещились синими.Я, геолог, знаете ли, я всю Сибирь исколесил, а нынче из самойПоследней иду экспедиции, вот, не хотите ли, шпаты!И предъявил ему сад из прекрасных каменьев,Аккуратно сложенных вдоль бассейна всего чемодана…Я видел, милиционер, смотрел на меня обескуражено.Мой чемодан был распахнут, и пасть чемоданья мне закрывала колени…А из неё торчали ненужные государству шпаты…И глупо смотрел на меня человек, он был бесхитростный и неуклюжий,Как первый гений…

От рождения я не стал поляком,И чехом не стал, и негром,И девочкой, и инвалидом с рождения.В одиннадцать лет — я уже фигуристом не стал,Не стал я танцором балетным,В семнадцать лет — дирижёром не стал,В двадцать девять — геологом,Физиком, химиком, холостяком,А позже — не стал я ни разу не разведённым,Не стал монархистом и коммунистом не стал,Коллекцию марок не стал — а думал, что стануКопить, умножать для себя, вместо денег и славы.Я говорю лишь о том здесь, кем стать уже поздно,Не поздно — собаководом и садоводом,И эмигрантом не поздно, и репатриантом,И в Бога уверовать, выучить два монологаИз «Гамлета» — тоже вполне ещёЯ в состоянии. я в состоянии сна.А вот — я в состоянии страха…Я в состоянии смеха и удивления…Я в состоянии гнева… Я в состояньи Любви —Я несчастный. Счастливый. Я от рождения голый.Я от рождения мальчик. Я от рождения сын.Мне читали стихи от рожденья.И уже вот я — что-то люблю,А что-то не очень, а что-то терпеть не могу,А вот — на мне жёлтые брюки,А вот — я слушаю джаз,А вот — я смотрю на верхушкиДеревьев, деревьев, деревьев. неба. деревьев.

Хоть что-то смогу,а чего-то лишённый с начала,Я гуляю по саду босыми ногами младенца.

Когда губы тонки И плечи тонки И грудь тонка ТогдаВстаёшь у токарного станка! ТогдаСтановишься твёрд!Тогда вперёд и вперёд!Тогда взросл и серьёзен!И лозунг честен и грозен,А не как «лозунг» — стар и прост.Тогда моё «верю» — становится «верую».Тогда не подслушиваю за дверьюВ домашних тапочках и пижамце,Как мама причитает при отце.Тогда сам я — мужчина и отец!Я научу жить моего ребёнка.Когда губы тонки.И плечи тонки.И грудь тонка и ногаВлезает свободно в горло сапога!И мне тринадцатьЕщё не исполнилось.И я — взросл,Как никогда после.В тридцать пять я буду худшим отцом,Чем был бы в тринадцать,Когда губы. трогают слепое солнце.

Признание в любви

Как рассказать тебе о своём пути?Когда не услышал гласа: «Встань и иди!»Когда пошёл без чьего-то «встань», а просто — встал.И пошёл. И где там, и что искал?

И когда весь путь мой был — не велик, не мал,Но я всё же шёл по нему. А ты — по делам,По моим, между прочим, делам семенишь с утра(а я из карты вырезаю Байкал).А у меня, между прочим, есть мать и ещё сестра.И ты у меня, и дома — такой бедлам…

До самой далёкой и нужной звезды у меняПуть проходит вдоль во-о-он того плетня. Видишь?Пойдёшь со мною до самых пор? Что ж, остановимся здесь.Начинай чинить забор, А я, пожалуй, пойду.

Вы — чините, чините.Мне без вас не добыть звезду.Мне нужен новый забор, и старый овраг.

По-другому — нельзя.

Извини, но по-другому никак.Но завтра, прошу я, за завтраком и разговором.Не пеняй мне моей звезды ты своим забором.

Я люблю тебя.

Москва. Октябрь. Хмурый город.Иду под дождь в одно из утр,Рукой поддерживая ворот,В парк-сад заброшенных скульптур.

Здесь кто-то — с самого начала,А кто-то — содран с площадей.Ах, где их только не стояло,Стоящих ныне вдоль алей.

Вхожу! Мне нечего боятся!Навстречу мне у входа в сад:Пустой киоск с табличкой «кассаПожалуй, первый экспонат!

Вот Лениных немая стаяГлядится в марево небес,А здесь стоит товарищ Сталин,И репрессированных лес…

Железный Феликс смотрит востро.Толпой низложен, падал ниц,А утром — капельками слёзыТекли из бронзовых глазниц.

Теперь стоит он здесь, болезный,И я подумал ни с того:«И даже Феликс — не железный!»И даже жаль чуть-чуть его.

А за забором — город целый,Машин московских нервный рой,Там Пётр, работы Церетели,Как за кладбищенской стеной,

Глядит дородным истуканомОн, видно, сильно виноват,Раз водружён на эстакаду,И не допущен к прочим в сад,

Где маршал Жуков при параде,Эйнштейн с Нильс Бором на паях,Махатма Ганди в листопадеКрасив, как ласковый монах…

Молчат застывшие фигурыПечальный садик — вот ты весь:Такие разные скульптурыЗачем-то собранные здесь.

Я у одной — стою, задумчив,И отвести не смею взгляд:На бронзовом кресте могучемСолдатик голенький распят…

Любимая, припомни свой восторг.Дождь в рукавах нащупал водостокИ вытекал. И я насквозь промок.И ВатиканСвоих святых отцовУслал на верфи.

Мы строилибольшие корабли,То лодочки, то «брёвна собери,И будет плот», и «среди нас, смотри —Сам Пётр Первый».

Припомни милая… Ты не припомнишь?.. что же…Пять лет назад я был стократ моложе.Я был Сократ.

Погода стала мрачнойС утра. И номера для новобрачныхВсе заняты, и это значит — намПо разным разбредаться номерам.

Я вырос в пса. И от того, тем паче,Былой восторг не сможет стать щенячьим,Что я и сам щенком бы стать не смог.Я невпопад припомнил свой восторг!

Ах, милая!Ну что всё это значит?

Заболеваю вдрызг от перебранок,Иль бросить всё? Опять найти кровать?Нет, лучше я куплю себе рубанокИ буду доскам кудри завивать.Я буду плотник, это лучше, выше,Чем нервно жить в предчувствии войны,К тому ж у них, у плотников, я слышал,Рождаются достойные сыны.Я за работой — и силён, и статен,Я так красив за плотницким столом.Нам Богом был рубанок в руки даден,Чтоб всяк сумел себе построить дом.Всё решено, надену старый фартук(Его в наследство мне оставил дед),Схвачу… Схвачусь! Руками за рубанок! —Мой Буратино явится на свет!

Я русских рек верховий и низовийИстаптывал довольно.

Испытывал Бетховена Везувий

А нас с тобою — голос колокольныйИ гладкоствольный

Пытали. Ты уступчив. Я усталый.Мы утолим над водами ИталииВо-первых — сон.Наш возраст — во-вторых,И третьим — Рим!

Мы утолим.

Я соберу под флаг,Под белый флаг — полки своих бездомных,Таких как я, забытых, отселённыхГуртом за сто какой-то километр.

Я жив ещё среди своих безумий.Считают про меня, что я духовен.А до меня испытывал Везувий —Бетховен!

Святое детство въёжилось в букварьИ там заснуло на пяти страницах.Чудак-поэт ушёл грустить в январь,Ему ночами одному не спится.Он бродит среди вьюг и фонарей,Как допотопный сторож с колотушкойУ детских снов и детских букварей,Подставленных под крохотные ушки.О, не вспугните хрупкость детских снов,И тишины святой не потревожьте!Поэт найдёт себе и дом, и кров,А нынче — спит в нетопленой сторожке.Весной и утром встанет рано-рано,Когда в лесу не занялась заря…О, как прекрасно — ма-ма мы-ла ра-му —На солнечной странице букваря!

г. Казань