Сочинения - Александр Грибоедов

Черновая тетрадь. О времени написания и о замысле Бегичев свидетельствовал, вспоминая о приезде Грибоедова в Москву летом 1823 года: «Из планов будущих своих сочинений, которые он мне передавал, припоминаю я только один. Для открытия нового театра в Москве, осенью 1823 года, располагал он написать в стихах пролог в двух актах, под названием «Юность вещего». При поднятии занавеса юноша-рыбак Ломоносов спит на берегу Ледовитого моря и видит обаятельный сон, сначала разные волшебные явления, потом муз. которые призывают его, и наконец весь Олимп во всем его величии. Он просыпается в каком-то очаровании; сон этот не выходит из его памяти, преследует его и в море, и на необитаемом острове, куда с прочими рыбаками отправляется он за рыбным промыслом. Душа его получила жажду познания чего-то высшего, им неведомого, и он убегает из отеческого дома. При открытии занавеса во втором акте Ломоносов в Москве, стоит на Красной площади» (Воспоминания, с. 29). Сюжет ненаписанного пролога Бегичеву запомнить было легко, поскольку в нем довольно точно передавалась канва избитой официальной легенды о Ломоносове. Ср., например: «Ломоносов, водимый от нежного младенчества чудесными путями жизни, сын рыбака, рожденный там, где природа цепенеет от стужи большую половину года, показал, что климат не имеет пагубного влияния на развитие дарований» (Сочинения и переводы студентов имп. Харьковского университета. Харьков, 1820, с. 26). Этим объясняется и разительное совпадение плана грибоедовского пролога с ранней пьесой Н. А. Некрасова «Юность Ломоносова» (см.: Некрасов Н.А. Полн. собр. соч., т. 6. Л., 1983). Д. А. Смирнов, впервые опубликовавший «Юность вещего», отмечал: «Отрывок этот существует в «Черновой» в двух экземплярах: вчерне (в начале тетради) и перебеленный (в самом конце его)». Это указание заставляет предположить, что, отказавшись от замысла двухактной пьесы, Грибоедов обработал написанный им текст и перебелил его в качестве законченного стихотворения. В конце чернового текста имелся конспективный план первого акта пролога:

«Океан, пустынный остров. Любопытство юноши.

Скорбь отца. Вновь отъезд.

Нелюбовь.

Соловцы. Неведомый муж, богомолец. Весть о вечерних странах.

Возвращение домой. Побег. Тот же таинственный спутник».

Давид*

Мнемозина, 1824, № 1 (подпись: «А. Г.»). Автографы – ЦГАЛИ (один с правкой Кюхельбекера – см. письмо к М. С. Грибоедовой, с. 492 наст. изд.; другой – в альбоме В. И. Ланской, помеченный датой «17 декабря 1823 года»). Переложение 151-го псалма Давида, который появился в греческой версии Библии. К теме этого псалма неоднократно обращались русские поэты XVIII–XIX веков, в 1820-е годы – Ф. Глинка («Победа», 1820), Катенин (в стихотворении «Мир поэта», 1822), Кюхельбекер (в поэме «Давид», 1826–1829). В отличие от всех поэтов и в отступление от библейского текста, Грибоедов акцентировал отчужденные отношения между героем и его братьями (ср. в тексте псалма: «Мал бех в братии моей, и юнший в дому отца моего… Братия моя добри и велицы; и не благоволи в них господь. Изыдох в сретенье иноплеменнику…»). Архаизированное по языку, стихотворение вызвало саркастический отклик А. Ф. Воейкова (Новости литературы, 1824, кн. 8, с. 23) и уничижительный – в сатире А. И. Писарева «Певец на биваках у подошвы Парнаса» («Давиду перевод его // Страшнее Голиафа»).

(1) Псалтырь – музыкальный инструмент у древних иудеев.

«Крылами порхая, стрелами звеня…»*

Оберточный листок, 1860, № 2. Автограф – ГЦТМ (листок из альбома А. Н. Верстовского). Стихотворение предназначалось для явл. 17 или 18 оперы-водевиля «Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом» (в замену, в одном случае, куплетов «Любит обманы…»), но не было туда включено, так как Верстовский не написал к нему музыки.

Романс*

Московский телеграф, 1831, № 11. Автограф – ГЦТМ. Написан для 22-го явления той же пьесы, но впоследствии заменен романсом «Неужли никогда в ней кровь…», более подходящим к музыке Верстовского, уже написанной к тому времени.

Эпиграммы*

Первая была опубликована (без последних двух строк) в составе статьи Кс. Полевого, предваряющей второе издание «Горя от ума» (СПб., 1839), вторая – в «Вестнике Ленинградского университета», № 14, Серия истории, языка и литературы, вып. 3. Л., 1957. Печатается по спискам (рукою Вяземского) ЦГАЛИ. 7 июня 1824 года Пушкин писал Вяземскому из Одессы: «Пришли мне эпиграмму Грибоедова». Направлены против М. А. Дмитриева и А. И. Писарева, сотрудничавших в журнале «Вестник Европы». Сохранились ответы на эпиграмму «И сочиняют – врут» Дмитриева:

Мы – дети, может быть, незлобием сердец,Когда щадим тебя, репейник Геликона,А может быть, мы наконецИ дети Аполлона, –

и Писарева:

О Грибус! В пасквиле презлом, хотя не тонком,Ты в дети произвел меня дурным стихом;Ну что ж? В кругу людей останусь я ребенком,А ты в кругу людей останешься скотом.

Другие стихотворения Вяземского, Дмитриева, Писарева, относящиеся к этой «эпиграмматической войне», см. в кн.: Русская эпиграмма второй половины XVIII – начала ХХ в. Л., 1975, с. 281–282, 356–357, 365–368; см. также эпиграмму «Важное приобретение…» на с. 380 наст. изд.

(1) Фаусту вложил // Он первый умысел развратный… – Предание о докторе Фаусте как изобретателе книгопечатания основано на отождествлении его с печатником XV в. Иоганном Фустом.

Отрывок из Гете*

Полярная звезда на 1825 год. Вопреки названию («Отрывок»), стихотворение представляет собою вполне законченное произведение, по-своему интерпретирующее тему «Пролога в театре» из трагедии Гете «Фауст»: «Грибоедов, с одной стороны, отбрасывает последние четыре реплики Пролога, отходящие от сатирической темы; с другой стороны, он широко развертывает сатирическое обозрение Директора, превращая его в сатиру на современное общество, каким оно является в театральных креслах, переосмысленную в духе обличительных монологов Чацкого… Грибоедов удлинил отрывок (монолог Директора. – С. Ф.) на одну треть (вместо восемнадцати стихов – двадцать четыре). Ряд мотивов сатирического характера он вставил от себя… Другие места… он развил и видоизменил по-своему, везде придавая желчный характер сатире, у Гете – довольно безобидной. Так, он превратил наивного читателя рецензий в придирчивого рецензента (Гете: «И, что всего хуже, многие приходят после чтения газет…»), кокетливым зрительницам приписал коварные умыслы (Гете: «Дамы показывают себя и свои наряды и без жалованья участвуют в представлении…»), мирных картежников сделал опасными шулерами (Гете: «Этот после спектакля надеется на картежную игру…»). Так Гете становится похож на Грибоедова, политического оппозиционера и общественника, пишущего сатиру на светское общество» (Жирмунский В. М. Гете в русской литературе. Л., 1981, с. 119–120). Заканчивая свой «отрывок» защитой высоких принципов поэзии (у Гете Поэт в конце концов соглашается с Директором и Весельчаком), Грибоедов переосмыляет весь «Пролог в театре». Одновременно с Грибоедовым к теме «Пролога в театре» обратился Пушкин в стихотворении «Разговор книгопродавца с поэтом», напечатанном в 1825 году в качестве предисловия к первой главе «Евгения Онегина» (см.: Фесенко Ю.П. Пушкин и Грибоедов, – В кн.: Временник Пушкинской комиссии, 1980. Л., 1983, с. 103–106), и А. А. Шишков (Одесский альманах на 1831 год, с. 310–319). «Отрывок из Гете» вызвал несколько сочувственных откликов в журналах того времени. Он перекликается с наброском предисловия к «Горю от ума» (см. с. 371 наст. изд.).

Телешовой*

Сын отечества, 1825, ч. XCIX, № 1. Об обстоятельствах написания этого стихотворения см. в письме к Бегичеву от 4 января 1825 года, с. 506 наст. изд. Балерина Е. А. Телешова исполняла роль волшебницы, очаровывающей героя, в балете «Руслан и Людмила, или Низвержение Черномора, злого волшебника» (либретто А. Н. Глушковского, музыка Фр. Шольца), поставленном на петербургской сцене 8 декабря 1824 года. В описании танца Грибоедов перефразирует строфу ХХ первой главы «Евгения Онегина», посвященную Е. И. Истоминой, – строфа эта (без ведома автора) была опубликована в журнале «Литературные листки», 1824, № 4, с. 148–149.

(1) Эдем – к этому слову при первой публикации стихотворения дано следующее примечание редактора: «Эдем Зороастров, жилище Пери, воображаемых восточными народами существ, которых парси и даже мусульманы представляют себе в цветах радуги и бальзамических испарениях роз и ясминов».