Распутье - Иван Ульянович Басаргин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Японцы снова делают вид, что они уже согласны на создание ДВР. Есть разговор, что японцы выведут войска из Забайкалья. Будто бы сам Семенов сделал предложение помогать созданию ДВР и готов со своей армией перейти на сторону республики. Но ему дали по мордасам. Теперь он кипит и негодует. Боже мой, когда же это кончится! Эх, попади мне Семенов в руки, то пристрелил бы, и пусть потом истязали бы меня эти бешеные собаки.
Поправляется Устин. Чуть живого привезли его сюда. Наша баба Катя отходила. Уже стал выходить на улицу и греться на солнце. Саломка от него не отходит. Хорошая у меня сестрёнка, умеет любить, а это для человека самое главное…»
Макар поставил три точки и вышел на улицу. Над тайгой разлилась июльская теплынь. Тишина. Ни ветерка. Воздух – как парное молоко. Густо шли светлячки, чем-то похожие на бегущие звезды. Взбрехнула собака. Вдали заржал конь. Кто-то ехал. Кто-то спешил на ночлег. В тайге ночевать тяжело: то гнус, то звери, то бандиты. Деревня хоть и небольшая защита, но всё же…
3
Устин Бережнов, серый, лицо землистое, худой, прихрамывая, шел по улице. У него больше всего пострадали от осколков ноги. Навстречу – Макар Сонин и Семен Коваль. Вот кто спешил в ночь попасть в деревню! Поздоровались, будто вчера расстались. Коваль сказал:
– Приехал вот к вам. До Ольги добрался пароходом, а уж сюда конно.
– Приехал – живи. Как там ольгинцы?
– Сами-то ольгинцы неплохо окопались. Гоняет их Сабинов, но тайга их укрывает. В Сучане дела плохи. Там японцы разбили партизан. Всех разогнали по тайге. Видел Федора Силова. Всё так же сидит при штабе, занимается хозяйственными делами, между делом руды ищет.
– А ты зачем к нам? Что в городе не пожилось?
– Всё за тем же, чтобы организовать здесь партизанские отряды анархистов. Созывайте народ, говорить буду.
– Всё неймётся? Моего отца сбил однажды, теперь других сбить хочешь? Неужели ты не понял, что сейчас народ стал другим? Вы там не поняли? Еще слушок прошел, что ты с Тарабановым заодно.
– Говорят – зря не скажут. Тарабанов записался в нашу партию.
– Ну, тогда понятно. Макар, зови народ, послушаем анархиста. На фронте мы их, бывало, убивали, а здесь послушаем.
Коваль не знал, что Устин был у красных, что и ранен был там же. Он всё еще продолжал считать его человеком вне закона. Это передал ему Тарабанов и советовал связаться с Бережновым. Пусть, мол, старое не помнит, начнем новые дела. Коваль и Тарабанов даже избрали базой для отрядов анархистов деревню Горянку.
– Тарабанов просил тебя забыть старое. Чем быть человеком вне закона, так лучше умереть в бою.
– Конечно, конечно, – ковыряя палкой землю, соглашался Устин, щурил глаза. – Как он там? Воюет? Ну и молодец. А меня вот красные подбили гранатой, едва отошел. Хорошо, что зашел наперво к нам.
Из десятка домов, что выросли в Горянке, высыпал народ.
Степан Бережнов подошёл к Ковалю, хотел сказать что-то злое и обидное, но его опередил Устин.
– С делом он пришёл, тятя. Словом, снова с тем делом, что вы начинали с ним, но неудачно. Может, сейчас обернется хорошо. Послушаем.
Коваль поднялся на бревно, брошенное посреди полянки, сунул руку за отворот пиджака, вторую за спину, как делал Троцкий, когда выступал перед солдатами. Устин дважды видел его. Патетически заговорил:
– Угнетенные всех стран, рабочие, крестьяне, солдаты, женщины и дети! Свободолюбивые творцы всех ценностей: изобретатели, мыслители, поэты!..
– Устин, он что, рехнулся? – тронул Устина за локоть старик Сонин.
– Похоже, но давайте послушаем.
– Все стремящиеся к свободе, справедливости и предоставлению каждому человеку наилучших условий его всестороннего выявления и развития!
Все, кому тесны рамки современного строя угнетения и унижения, кому претит издевательство человека над человеком, реки крови, стоны и насилие, производимое современным государством и капиталом, всем шлет свой братский привет и призыв Всероссийская организация Анархистов подполья!
За короткое время перед глазами человечества прошли ужасающие картины безумия и озверения современных государств, истребления человека человеком. Война, небывалая война, на которую пошли все завоевания науки и техники; война, бросившая угнетенных всех стран друг на друга и приведшая к голоду и разрухе.
За чрезвычайно короткое время Россия пережила переход от самодержавия к буржуазной революции, затем к Октябрьской революции. Все ужасы самодержавия, всю низость, лицемерие и бессилие республиканства буржуазии и предательство министров-социалистов за короткое время изведало русское крестьянство и русский пролетариат…
– А чё, он говорит в дело. Неужели одумался? – пожал плечами Алексей Сонин.
– Человеку на то и дана голова, чтобыть вовремя одумываться, – буркнул Степан Бережнов.
– Ни одна из форм, что предложили нам буржуи, не может быть принята угнетенными. Возмущенные рабочие и крестьяне совершили Октябрьскую революцию во имя всеобщего братства и свободы…
Коваль передохнул, будто хотел после этого вздоха в омут броситься. Почти визгливо закричал:
– Большевики, что кричали о высших идеалах человечества, что выступали против смертной казни на фронте, эксплуатации и войны, – ныне царствующая самодержавная коммунистическая партия. Воспользовавшись доверием рабочих и крестьян, захватили власть в свои руки, насадили чрезвычаек, отняли власть у трудящихся, все их завоевания, все их заводы, все фабрики, земли. Расстрелами и голодом, и пытками задавили всякое право человека, всякую свободу и независимость. Арестовали, расстреляли и разогнали всех революционеров Октября, превратили Советы и Правления производственных профсоюзов в своих лакеев, задушили всякую мысль и, установив рабовладельческий строй, превратили всех в безгласных, бесправных рабов и сами, завладев фабриками и заводами, хлебом и всем, чем владела буржуазия и чем можно владеть, стали неограниченно властвовать. А диктатура пролетариата оказалась не больше, как способ наиболее беззастенчивого издевательства над правами угнетенных.
– А ить есть мысли-то, где-то и правду говорит, – пробурчал Степан Бережнов.
– Все они чуть да говорят правду, тятя, – оборвал Устин.
– Так окончательно вскрылся обман всякой власти и всякого государственного социализма двадцатого века, обман, обнаруживавщийся и раньше во всех революционных движениях. Власть не только орган угнетения, но самая основная причина экономического гнета, сама рождает из себя и содержит в себе эксплуататоров.
– А без власти-то вы ведь давно бы друг другу горлянки перепилили, – вздохнула баба Катя.
– Перед угнетенными России и всех стран стоит задача новой мировой революции
