Придон - Юрий Никитин

Глава 19

Слуги принесли обед, тихие и молчаливые. Она ловила их ускользающие взгляды, но, когда сама смотрела в упор, поспешно отводили взгляды, исчезали, словно просачивались сквозь стены.

Мирошник пришел не скоро, от него несло гарью, каленым железом, промасленными кожами. На Итанию пахнуло и ароматом крепкого вина. Выглядел он усталым, но глаза весело блестели, а поприветствовал ее сильным уверенным голосом.

– Какое жулье, – сказал он, однако без всякого гнева в голосе. – Свои же, не чужаки какие-нибудь непонятные, ан нет – стараются обжучить!.. По серебряной монете запросили за каждое копье!.. Виданное ли дело: раньше всегда столько платили за десяток!

Со двора донеслись грубые голоса. Он подбежал, высунулся, погрозил кулаком. Итания приблизилась к другому окну. На площадь выезжали всадники, перед ними носился крепкий приземистый человек, размахивал мечом и орал дурным голосом.

– Предран, – объяснил ей Мирошник. – Только ему по плечу из этой толпы сделать воинов. Может быть, по плечу.

Итания спросила ровным голосом:

– Вас что-то тревожит?

Мирошник фыркнул:

– Вы считаете, что войска артан перед воротами моей крепости не достаточно для тревоги?

– Войска артан? – переспросила она. – Разве с ними не удалось договориться?

– Как? – спросил он. – Как с ними можно договориться, если у них было одно-единственное условие?

Она опустила голову.

– Да, но…

Мирошник повернулся к ней всем корпусом, рассматривал ее так пристально, что она с неудовольствием сдвинула плечами. Он тут же отвел взгляд, сказал быстро:

– Извините, принцесса… Но могу ли я предположить…

– Вы можете все, – ответила она горько. – Вы можете все, наместник…

Он смотрел во все глаза. Лицо его менялось, наконец сказал совсем тихо:

– И все-таки мне кажется, что вы даже не удосужились узнать решение Совета Старейшин.

– Как будто оно было не предрешено, – сказала она с прежней горечью.

С площади донеслась бравая, но нестройная песня. Еще громче звучал гневный голос ветерана, что пытался наскоро создать войско.

– Похоже, – сказал Мирошник медленно, – их решение для вас прозвучит… неожиданностью.

Она устало повела плечом.

– И как же они сказали?

– Они сказали, – произнес он почтительно, – может быть, и несколько неожиданное для вас… ведь женщины не блещут пониманием истинных ценностей, но не для нас, мужчин.

Она замерла, не понимая его, не в состоянии понять, ибо мужское понимание ценностей, да еще истинных, всегда ускользало от понимания женщин, даже самых мудрых женщин.

Не могла и предположить, что старцы все видели и замечали. Отметили даже ее равнодушие к зеркалу. Все двенадцать проводили ее взглядами, переглянулись. Посмотрели на старейшего, Гарольда Корневорота Блистающего. Тот медленно наклонил голову, голос был дряхлый от старости, но достаточно твердый:

– Я вижу, все пришли к одному мнению.

Черный Ястреб, второй по возрасту, теперь уже лет пятьдесят, как не черный и не ястреб, и лет двадцать даже не седой, а с голой, как колено, головой, ответил с поклоном, исполненным достоинства:

– Да.

– Огласи.

Черный Ястреб ответил ровным бесцветным голосом.

– Будем воевать.

Придон, Аснерд и Вяземайт подъехали к крайним кострам, что огненной дугой окаймляли артанский лагерь. Воины держались беспечно, последняя крепость куявов, страна захвачена, а они – молодые и сильные – хозяева этих просторов, земель, городов. Багровый свет жутко и весело играл на широких пластинах груди, плечах и руках, мускулистых, покрытых здоровой кожей, прокаленной солнцем.

Большинство беспечно спали прямо на земле, немногие сидели на корточках перед огнем, лица казались выкованными из красной меди, слышались смешки, хохот. Настроение приподнятое в ожидании завтрашнего боя, бешеной скачки по чужой земле, когда можно метать стрелы в разбегающихся врагов, бросать горящие факелы в окна домов, догонять и хватать за волосы чужих женщин.

От многих костров неслись песни, Аснерд нахмурился, песни не боевые, не походные, а все о бабах, о чужих женах. Только в одном месте запели о конях, чистые и сильные голоса, от двух соседних костров песню подхватили, и в ночи словно в самом деле пронеслись призрачные кони: быстрые и прекрасные. Самые лучшие существа в мире, а после них самые лучшие – женщины, самое достойное на свете занятие для мужчины – война, а после него – скачки и удалые игрища, где победитель вышибает противника из седла и получает все: награды, женщин, а побежденный кувыркается в пыли, захватывая полные пригоршни земли, и клянется в следующий раз быть сильнее, крепче, умелее…

Чем дальше проезжали по лагерю, тем гуще дым и чад. Многие коротали ночь, поджаривая на углях мясо, даже корочки хлеба. Ветер подул с юга, оттуда несло крепким конским потом, там под охраной пасутся тысячи коней Меклена, он, как обычно, бережет овес и выпускает коней своих головорезов на подножный корм.

По небу непривычно быстро двигались черные, как преступление, тучи. Луна то исчезала, словно это и не тучи, а двигающиеся горы, то выплывала яркая, как ночное солнце, землю сразу заливал беспощадный холодный свет, призрачный и тревожный.

Воинский стан раскинулся широкой дугой, ближе всех в сторону крепости выдвинулись люди Щецина, отважные и веселые, что всегда шли в бой с песней о своем Гильгаме, герое-прародителе, отважном полубоге, что умел и сражаться, и брюхатить чужих жен, что вызывало особенный восторг у молодых воинов.

За кланом Щецина расположились суровые и молчаливые воины Норника, эти степеннее, даже совсем молодые воины выглядят мудрыми мужами, а сражаются без горячности, словно и не артане, но с той стойкой отвагой, что им всегда поражались полководцы: люди Норника всегда умеют драться с сильным противником так, что в своих рядах почти не допускают потерь, а в рядах врага словно пирует пробужденная их руками смерть.

Ядром этого войска стали, понятно, воины клана Белозерца, самые многочисленные, рослые, прекрасно вооруженные, закаленные во множестве битв, сражений, набегов и походов. У них даже кони крупнее, все укрыты одинаковыми красными попонами, так они отличали издали один другого в бою, и хотя их оружие и доспехи проще, чем у людей Норника, зато легче переносят тяготы дальних походов без еды и отдыха, не обращают внимания на холод и зной, а презрение к смерти и жажда воинских подвигов удивляли даже привыкших ко всему ветеранов.

Вяземайт задумчиво смотрел на стан. Внезапно тень омрачила его высокое чело, глаза затуманились.

– Тулей, – сказал он невесело, – Тулей собрал войско и сам ведет в бой. Боюсь, что все остальные битвы, что мы дали, покажутся детскими шалостями…