Твердь небесная - Юрий Рябинин

– Так точно, – покорно отозвались солдаты.

Постепенно дорога становилась все более людная. К полудню, когда Тужилкин и его спутники подъезжали уже к Мукдену, на дороге сделалось так просто тесно от людей. И в город, и обратно, обдавая их пылью, проносились вскачь офицеры и казаки, поодиночке и кавалькадой. Ехали телеги, двуколки и большеколесые китайские арбы, часто запряженные волами. Туда и обратно тянулись ослики, мулы, верблюды, груженные вьюками, иногда целыми караванами. Неторопливо шли русские солдаты. Проворно двигались китайцы, на которых порою нагружено было больше, чем на мулах, – с коромыслами на плечах, с саженными корзинами на спине, переполненными всякою кладью. Солдаты тащили из города кур, уток, гусей, какие-то кульки и узелки. Двигающиеся в сторону расположения русской армии телеги были загружены хлебом, зеленью, овощами. Казалось, все русское войско возвращается с гигантского базара. Или, напротив, самый базар едет в расположение русского войска.

Мукден, хотя и считался главным городом Маньчжурии, почти ничем не отличался от любого другого китайского города, разве более внушительными размерами. Снаружи – обычная грязно-желтая потрескавшаяся глинобитная стена с причудливыми башнями, внутри – лабиринт хижин, лавок, пагод. Единственное, что выделяло Мукден из ряда единообразных китайских городов, так это оставшийся от прежней его славы «священный город» маньчжурских правителей – квадратная крепость с дворцом и садами, со всех сторон окруженная «новым городом», превратившимся теперь в натуральный базар.

Тужилкин и его солдаты едва въехали в Мукден, так сразу и очутились в этом столпотворении, по сравнению с которым Сухаревка в базарный день может показаться почти безлюдной. От самых городских ворот уходила вдаль и пропадала в мареве подсвеченной солнцем золотой пыли прямая немощеная улица, без тротуаров, забитая людьми и животными, всадниками, повозками. Вдали улица напоминала пчелиный рой – гудящий и шевелящийся. Вопли людей и рев животных решительно не позволяли здесь никому относиться друг к другу, кроме как при помощи надрывного крика. По обе стороны улицы тянулись низкие фанзы, сплошь завешанные всякими товарами. Повсюду что-то жарилось, тушилось. Остро пахло чесноком, кипящим бобовым маслом. Почти перед каждой лавкой был вкопан столб с набитой на нем доской с иероглифами, обозначающими род торговли лавочника или ремесло живущего здесь мастера. На этих же столбах висели какие-то размалеванные деревянные рыбы и драконы, бумажные фонарики, обручи с лентами всех цветов. Изо всякой лавки проезжающим по улице русским пронзительно-истошно вопил китаец-хозяин: «Афисеря!», «Салдатя!», «Мая таваря харося!», причем он улыбался во всю ширь своего скуластого лица, так что глаза его совершенно исчезали в щелочках под бровями. Множество русских солдат, под предводительством своих фельдфебелей, здесь же закупали и грузили на телеги продовольствие – крупу, муку, зелень, сало – в мешках, в корзинах.

Обычно, если кто-то из офицеров ездил по делам в Мукден, другие офицеры сочиняли для него целый список всякого, чего он должен был им привезти. Также и сопровождающие его солдаты всегда исполняли уйму просьб своих товарищей.

Тужилкин и теперь запасся всякою снедью, – и для себя, и для других офицеров. Мещерин с Самородовым тоже довольно нагрузили своих ослов. Одного табаку они накупили с пуд. Ротный даже пошутил на это, что на отдыхе солдаты переводят табаку куда больше, чем на позициях. Покончив с продовольственным вопросом, Тужилкин направил свой караван к штабу армии: узнав, что он едет в Мукден, полковник поручил ему заодно передать в штаб какие-то бумаги.

Штаб главнокомандующего Маньчжурской армией генерала Куропаткина располагался в эшелоне и мог легко перемещаться с места на место. И сам Куропаткин, и его начальник штаба генерал Сахаров, и многие штабные жили в этом же эшелоне. Это было известно всей армии. И среди окопников – и солдат, и офицеров – постоянно шли разговоры о том, что-де главнокомандующий вместе со штабом в любой момент готов к бегству. Нет, говорили так, конечно, чаще всего в шутку, иронично. Но все-таки эта ирония подразумевала какое-то недоверие армии к главному командованию, выдавала некоторое сомнение людей в безусловной решимости штаба драться и побеждать. И, естественно, веру в победу такие разговоры у солдат отнюдь не укрепляли.

Чем ближе ротный и его солдаты подъезжали к железной дороге, тем чаще им встречались соотечественники. А уже у самых путей, там, где стояли военные эшелоны, слышалась единственно русская речь. Многолюдно здесь было почти так же, как и на мукденских улицах, только что крика меньше. Тужилкин разыскал штабной эшелон и, оставив своих провожатых возле постового, сам отправился в один из вагонов.

Хотя здесь, при главной квартире, и было довольно суетно, но все-таки на суету, царящую на улицах Мукдена, это массовое передвижение людей, коней, подвод, носилок с ранеными нисколько не походило. Здесь, очевидно, каждый знал свой маневр.

Должно быть, только что из очередного прибывшего из России эшелона разгрузилась казачья сотня: молодцы-донцы, по одному, по двое, друг за дружкой, выходили из этого многолюдья куда-то на простор, держа под уздцы своих лошадок.

Одеты казаки были во все новенькое, чистое, у каждого из-под лихо заломленной фуражки выглядывал роскошный чуб, свидетельствующий о том, что на войну прибыли новички, – бывалые маньчжурцы все уже были накоротко острижены. Казачки были веселы, задорны, какими обычно бывают люди, ступившие на твердую землю после многодневного путешествия на колесах. Для них все еще здесь было в диковину. Они с интересом рассматривали все вокруг, причем звонко перекликались между собой. Кто-то из них, увидев Мещерина с Самородовым с их навьюченными ослами, что-то сказал товарищам, и все они разом грохнули со смеху.

– Эй! землячки! – крикнул один из весельчаков. – Кони-то не слишком резвые для вас будут?

– Это местная горная порода! – отвечал Мещерин. – Вас теперь самих на таких пересадят!

– Да я скорей пешком, чем на такой породе!..

И снова все казаки дружно рассмеялись.

– Подождите, скоро не до смеху будет, когда с япошкой познакомитесь. Неискушенные, – потихоньку, будто самому себе, проговорил Самородов.

– А как с вошками познакомятся, так и кудри свои живо срежут. Красавцы, – отозвался Мещерин.

Едва прошли казаки, от станции к штабному эшелону направилась довольно большая группа офицеров. Мещерин с Самородовым вначале не придали им и значения, – идут и идут какие-то штабные, сверкают орденами и надраенными пуговицами: мало ли их тут ходит, – но заметив, как вытянулся, преобразился прямо весь вдруг постовой солдат, и они внимательнее вгляделись в этих людей.