Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг

теперь они обращались напрямую к нынешнему положению изгнанников – и это оставило свой отпечаток почти на всех книгах Еврейской Библии. Позже, после катастрофического разрушения храма, раввины создали искусство мидраша, сознательно уводящее прочь от Писаной Торы. Они соединяли разрозненные цитаты, образуя хороз, придававший изначальному тексту совершенно новое значение, и даже меняли слова Торы, чтобы в них звучало больше сострадания. Авторы Нового Завета ограбили Писаную Тору, чтобы создать свою экзегезу-пешер, в которой интерпретировали древние законы и пророчества так, что теперь они предсказывали жизнь, смерть и воскресение Иисуса. На протяжении почти тысячелетия и восточные, и западные христиане применяли к каждому стиху писания в отдельности теорию «четырех смыслов», придавая Библии значение, которое и в голову не пришло бы ее оригинальным авторам. Хотя некоторые мусульманские улемы, как Ибн Таймия, пытались толковать Коран буквально, шииты с первых лет вчитывали в некоторые стихи собственные эзотерические верования, а влиятельные мистики, такие как выдающийся ученый Ибн Араби, настаивали на том, что каждый раз, когда мусульманин читает строку из Корана, она должна означать для него нечто новое.

В отличие от науки, писание всегда обладало моральным измерением; главная его задача – побуждать к сострадательным, альтруистическим действиям. Цель его не в том, чтобы подтвердить читателю или слушателю правоту его устоявшихся мнений, но чтобы полностью их преобразить. Как говорил своим ученикам Чжу Си, неверно вчитывать в священные тексты свои собственные идеи, да и вообще не следует ожидать от писаний ясного выражения каких-либо догматических учений. Искусство писания требовало как своего продолжения активных практических действий; иначе писание оказывалось оборванным на середине, лишенным естественной динамики. В ведической Индии действием, к которому побуждало писание, был ритуал жертвоприношения, призванный поддержать хрупкий мировой порядок. В Китае Мандат Неба настаивал, что правитель должен проявлять сострадание к «малым сим». Конфуцианцы сделали следующий шаг и придали Мандату глобальное значение. Ритуалы, поощряющие чжун-цзы проявлять эмпатию по отношению к членам семьи, должны расширять их сознание так, чтобы их забота распространялась концентрическими кругами, пока не охватит весь мир. Буддисты разработали разновидность йоги, в которой практикующий простирает свою сострадательную любовь во все части света, пока не достигнет состояния полной беспристрастности и равной любви ко всем живым существам. Более того, Будда отправлял своих монахов странствовать по свету, чтобы помогать страдающим людям справляться с болью. Махаяна в конце концов порвала с арахантами, поскольку они, удалившись в затвор собственного спокойствия, пренебрегали долгом деятельного сострадания к миру. Для джайнов их ритуалы, выражавшие любовь, заботу и почтение ко всем существам, одушевленным и неодушевленным, были намного важнее собственных канонических писаний.

Монотеистические традиции с самого начала были преданы идеалу социальной справедливости. Пророки Израиля гневно осуждали правителей, что наслаждались своим богатством и пренебрегали горестями бедняков. Иисус настаивал, что его последователи должны служить нуждающимся и презираемым, кормить голодных, заботиться о больных, посещать заключенных в темницах. Семь подлинных посланий Павла направлены на искоренение неравенства, поскольку во Христе нет больше ни иудея, ни эллина, ни раба, ни свободного, ни мужчины, ни женщины. Важнейшая добродетель, настаивает Павел – милосердие или любовь:

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы[1694].

Позднейшие христиане, писавшие от имени Павла, уже когда стало понятно, что Иисус в ближайшее время не вернется на землю устанавливать новый мир, пытались его «приручить». Как мы уже видели, они отвергли радикальный взгляд Павла на равенство полов и призвали собратьев-христиан соблюдать правила греко-римского домостроя; однако «подрывной» смысл христианства так и не был забыт и проявился позднее у Франциска Ассизского и так называемых «еретиков»-катаров. Писание, настаивал Августин, не учит ничему, кроме милосердия; к этому он добавлял, что если вы живете сострадательной жизнью, посвященной добрым делам, то писание вам вовсе не нужно.

Наконец, Коран дал мусульманам «задание» от Бога создать справедливое и милосердное общество, в котором богатство будут распределять справедливо, а с бедными и уязвимыми обойдутся по совести. Таким образом, для искусства писания чрезвычайно важно то, что средневековые монахи называли intentio: сосредоточенность или «интенсивность» ума, побуждающая читателя изменять мир при помощи практических альтруистических действий. По знаменитому замечанию Августина: «Любовью я называю движение ума к [цели] плодотворно наслаждаться Богом ради него и себя, а ближним – ради Бога»[1695]. Быть может, самым запоминающимся образом выразил этот идеал Чжан Цзай в «Западной надписи»: «Покажи любовь к сироте и к слабому… Даже те, кто устал и немощен, болен или искалечен, те, у кого нет братьев, детей, жен и мужей – все страдающие мои братья».

В последние годы «принцип любви» определенно выветрился: это проявляется не только в салафитском терроризме, но и в таких движениях, как христианский премиллениаризм, который, эксплуатируя нездоровое Schadenfreude [злорадство] Книги Откровения, с нетерпением ожидает конца света, после которого вновь рожденные христиане будут наслаждаться мучениями своих врагов с безопасных зрительских мест на небесах. Попытки раннего Нового времени вернуться «к источникам» (ad fontes) веры поставили под подозрение творческое начало, характерное для традиционного искусства писания, и вдохновили извращенный библейский буквализм. Например, Движение Реконструкции, основанное в 1980-х годах техасским бизнесменом Гэри Нортом, поставило своей целью исполнять абсолютно все библейские законы: вновь ввести рабство, казнить гомосексуалов и побивать камнями непослушных детей[1696]. То же рабское возвращение в прошлое очевидно и в идеологии саудовских ваххабитов: они не только восстановили исламские наказания VII века, но и преследуют шиитов и суфиев, поскольку эти течения возникли уже после смерти Пророка[1697]. Неудивительно, что подобные практики создают дурную славу и религии, и писанию.

Но не меньше тревожит и уход веры в частную жизнь, полностью противоречащий динамическому intentio жанра писания. Секуляризация – отделение религии от политики – возможно, сослужила религии добрую службу, «отвязав» ее от неизбежной для государства несправедливости, однако вовсе не повлекла за собой пророческую критику общества. Сведение религии к «личному поиску», по-видимому, субъективизировало ее и даже опошлило. Искусство писания было призвано помочь людям достичь радикального духовного преображения. Люди стремились достичь мудрости, обожения или стать буддами; теперь же мы всего-навсего сидим на диетах, выбираем себе стиль одежды, ходим по магазинам. В обществе потребления, как заметил один социолог: «Мы творим себя через вещи. И, меняя свои вещи, меняем себя»[1698]. Вместо того, чтобы очищать душу от эгоцентризма, йога превратилась в набор упражнений