Ельцин. Кремль. История болезни - Александр Хинштейн

Ельцины жили тогда в неказистом казенном домишке в совминовском поселке Успенское. После размаха дач Политбюро – Вешек, «Москва-реки-5» – Успенское казалось им Гарлемом.

Борису Николаевичу очень хотелось заполучить наконец свою, личную дачу, где не будет вездесущих соседей и любопытствующих глаз. Он даже вручил Коржакову 1200 целковых и велел найти на эти деньги стройматериалов, однако дефицитные комплекты бревенчатых домов, раздобытых по блату в Шарьинском ДСК, так и не пригодились. У Ельцина быстро сменились вкусы. Став президентом, он мгновенно занял бывшую дачу Горбачева «Барвиха-4» с участком в 66 гектаров, а вслед за ней еще и особняк «Горки-9» (более 80 гектаров).

Но мечта о собственном, кровном уголке царственную семью по-прежнему не оставляла. И в 1992 году Ельцин приобретает бывшую дачу Максима Горького в Горках-10 с довольно скромным для пролетарского писателя наделом в 4 гектара. По тогдашним законам, правда, максимальный размер земли, который мог выкупаться в личную собственность, не должен был превышать 15 соток. Исключение делалось только для военных пенсионеров: им дополнительно нарезалось еще по 10 соток.

По счастью, еще в Свердловске будущий президент был произведен в полковники запаса, а посему администрация Одинцовского района с легким сердцем передала ему означенный участок «по нормативной цене для индивидуального дачного строительства»: 25 соток – в собственность, остальную землю – в аренду с правом выкупа. (Он выкупит ее в 1995 году, на основании своего же собственного указа «О регулировании земельных отношений».) Конечно, было это не совсем юридически чисто – речь-то шла об армейских отставниках, а вовсе не об офицерах запаса, коими являются все без исключения выпускники гражданских вузов: но кому охота была крючкотворствовать из-за каких-то десяти соток…

В те былинные уже времена Ельцин и его домочадцы вполне довольствовались немногим. Когда семья засобиралась однажды на отдых в Грецию, и президент узнал, что поездка обойдется примерно в двадцать тысяч долларов, реакция его превзошла все ожидания. Он кричал, топал ногами. Естественно, ни в какую Грецию никто не поехал.

Но чем больше времени проходило с момента его избрания, тем все сильнее засасывала семью жажда роскоши. Ни о какой борьбе с привилегиями они уже не помышляли. От былой скромности и показного аскетизма не осталось и следа.

Наина Иосифовна увозила теперь на дачу – как хомяк в норку – даже официальные подарки, вручаемые главе государства: при старом режиме они всегда оставались на государственном хранении. От Горбачева и Брежнева в Кремле сохранился целый музей даров. У Ельциных подношения складывались в специальной 60-метровой комнате в Барвихе, со стеллажами до самого потолка…

Только сейчас Ельцин начал понимать, что даже заседая в Политбюро, он, оказывается, не представлял себе и тысячной доли тех реальных возможностей, которые открывает перед человеком власть.

«Невозможно объяснить, что такое аромат дыни, человеку, всю жизнь жевавшему сапожные шнурки», – говорил когда-то Виктор Борисович Шкловский.

Положа руку на сердце: что они вместе с семьей видели тогда? Пятикомнатную квартиру в кирпичном многоподъездном доме? Казенную дачу с желтой казенной же мебелью? Сотую секцию в ГУМе с финскими сорочками и костюмами «Большевичка», сшитыми по французским лекалам?

В сравнении с новой, открывшейся их взорам жизнью, все это выглядело теперь наивной провинциальной чепухой.

Власть и деньги – это такой же точно наркотик, как героин: стоит попробовать хотя бы один раз – и ты навсегда уже оказываешься заложником своих страстей…

Перечитайте его выступления, интервью, предвыборные обещания рубежа 90-х годов. Сегодня они звучат как издевка.

«Пока мы живем так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать ее черной икрой…»

«Если чего-то не хватает у нас, то нехватку должен ощущать в равной степени каждый без исключения».

«Отменить все привилегии, включая использование государственного транспорта. Передать все государственные дачи, особняки и другие социальные объекты спецназначения для детей и наименее социально защищенным слоям населения».

МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗ

Диссоциативные расстройства иногда проявляются как процесс психологической защиты, в ходе которого из сознания больного вытесняются психотравмирующие сведения или эмоции, о которых ему не хочется вспоминать. Это своего рода социальная амнезия: разум больного пытается отделить негативную информацию от своего сознания, чтобы она его больше не травмировала.

А вот цитата совсем из раннего ельцинского интервью:

«Дети не жалеют, что лишены Петрова-Дальнего и Барвихи?» – спрашивает интервьюер.

«Думаю, нет. Они воспитаны скромно».

Стоп. На этом интервью нам придется задержаться поподробнее, ибо в судьбе Ельцина и его семьи ему суждено было сыграть совершенно особую роль.

Эта беседа увидела свет в майском номере журнала «Театральная жизнь» за 1989 год. Ничего самого по себе примечательного в интервью этом нет: дежурный набор типичный ельцинских штампов . Интересно здесь другое.

Автором его был известный ныне журналист Андрей Караулов. Это было едва ли не второе в жизни развернутое интервью опального трибуна, и Ельцину очень понравился карауловский стиль изложения.

Через много лет Караулов за обедом рассказывал:

«После выхода интервью Суханов стал просить меня написать за Ельцина книгу. Даже принес какие-то наброски. Но в тот момент я уже делал воспоминания Чурбанову, и это казалось мне намного интереснее. В общем, наброски пылились у меня в редакционном столе: я работал тогда в “Огоньке”.

И тут совершенно случайно ко мне зашел Валя Юмашев: он сидел в кабинете напротив, прямо у женского туалета. И я без всякого умысла рассказал Юмашеву о книге. Валентин аж подпрыгнул: “Слушай, а ты не можешь познакомить меня с Ельциным?” Да ради Бога. Привел его в дом, на Тверскую-Ямскую. Свел с Борисом Николаевичем. И сам того не заметил, как Юмашев превратился постепенно в его приемного сына…»

Все-таки сколь много в нашей жизни значат случайности. Не появись тогда в ельцинском доме скромный, малоизвестный журналист Юмашев, кто знает, как бы сложилась вся их дальнейшая судьба.

Именно Валентин Юмашев – невзрачный, улыбчивый юноша в вечно растянутом свитере и потертых джинсах – и оказался для ельцинской семьи тем змием-искусителем, который кардинально изменил их жизнь.

Поначалу, правда, никто этого еще не понимал. В ельцинской семье Юмашев занял место наряду с личным врачом, парикмахером и массажистом. Он стал личным литобработчиком – литрабом , сиречь литературным рабом.