Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести (СИ) - Санин Владимир Маркович

Пока вал не прошёлся по полосе, на ней то здесь, то там валялись тёмно-зелёные мешки с личными вещами, чемоданы, куртки, унты и разные другие предметы, которые могли пригодиться в пургу. Их побросали севшие в самолёт люди, когда полоса раскололась на две равные половины и перегруженный ЛИ-2, не мешкая, следовало максимально облегчить. Тогда-то Семёнов, ничего не говоря Белову (никогда бы старый друг Коля не дал на такое своего согласия!), принял решение: хотя бы четверо людей должны покинуть борт, чтобы шансов на взлёт после короткого разбега стало больше. И в считанные секунды определил тех, кто разделит с ним участь.

Взгляд на Бармина — и доктор, кивнув, выскочил на лёд.

Взгляд на Томилина — и Костя, хмыкнув в рыжеватую бороду, последовал за доктором.

Взгляд на Дугина — и Дугин отвернулся. Встретился на миг глазами — и отвернулся. Будто обжёгся.

«Женька, друг!» — молил про себя Семёнов.

Но Дугин смотрел куда-то в сторону, и лишь напряжённый его затылок свидетельствовал о том, что Женька всё знает и всё понимает.

И тогда с места сорвался Филатов: «Не могу дока оставить, он мне бутылку проспорил!» — и прыг на лёд.

А Дугин улетел.

Кофе бы чашечку, размечтался Семёнов, потирая очугуневшую голову. Мысленно уточнил содержание коробки с НЗ, взятой с клипербота: галеты, шоколад, чай, спирт питьевой и сухой спирт для горелки, маленькая аптечка — и всё. Никакого кофе нет, и нечего о нём мечтать. Двигаться нужно поэнергичнее на отведённом торосами пространстве в полтора квадратных метра…

Дугин, Дугин, заныло у Семёнова под сердцем, ведь и полсуток не прошло, как снова побратались… Когда из тёплого склада, который еле держался на обломке льдины, вытаскивали аккумуляторы, одна стена стала медленно падать вовнутрь, туда, где стоял Дугин. Семёнов подскочил, схватил его за руку и отбросил прочь, а сам отбежать не успел — стена его догнала и прижала ко льду. Плохо бы пришлось Семёнову, если бы Дугин, опомнившись, не принял часть стены на себя. Вдвоём выдержали тяжесть, а потом подоспели ребята…

Так почему же ты улетел, Женя, недоумевал Семёнов, почему не ты, а Филатов остался, тот самый Филатов, к которому никогда не лежала душа? Ведь всего лишь полгода назад еле-еле удержался, чтоб не отправить его на Большую землю. А выходит — тоже ошибка?

Семёнов напряг память, вспоминая давний разговор с Андреем.

— Филатов из тех, кого принято ругать, — примерно так говорил Андрей. — Ах, как удобно его ругать! Со всех сторон. Невыдержан, недисциплинирован, вспыльчив, любит качать права, может сгоряча врезать, к начальнику непочтителен… Кошмар для составителя характеристик! Исчадие ада для кадровика!.. А Дугин — всё наоборот, он очень удобный человек — Женька Дугин.

— Что значит удобный?

— Ну, вот ещё, разжёвывать тебе… Одно скажу, бойся людей без недостатков: десять к одному, что они ловко их скрывают. Люди же, которые своих недостатков не прячут, по крайней мере, честнее…

Никак не укладывалось в голове, что Женька Дугин улетел, бросил…

Самое трудное — понять человека, подумал Семёнов. В деле ошибся — сам виноват, а если в человеке — значит, он что-то от тебя прятал, не всю душу показывал. То есть вина с тебя всё равно не снимается, но и человек, заставивший тебя ошибиться, несёт свою долю ответственности. Как Дугин — разве не он виноват, что ты потерял старого и верного товарища?

Почти ничего не нашли, всё проглотили торосы: и мешки, и чемоданы с личными вещами, и всё остальное, что выбрасывали из самолёта ребята. Ничего, подумал Семёнов, на базе встретят, оденут и обуют. А себе признался, что не так личные вещи, свои и чужие, хотелось найти, как сундучок дяди Васи. Всю жизнь, как одержимый филателист — марки, собирал дядя Вася свой инструмент, дрожал над ним, никого близко к нему не подпускал, жизнь свою, кажется, вложил в этот сундучок, а не задумался ни на секунду — выкинул. Выкинул, будто пустую пачку из-под «Беломора»! И нигде того сундучка не было видно, погибла главная дяди Васина радость и гордость. Другие тоже выбрасывали свои мешки и чемоданы без понуканий, хотя каждому, конечно, было жалко остаться без парадного костюма, обуви, электробритвы и других нажитых вещей. Ну, а если кто не выбросил, оставил — пусть на себя пеняет, такое не скроешь.

Удалось разыскать чей-то спальный мешок, полушубок, и очень удачно, подшлемник, который доктор тут же обрадованно надел на голову. Очень нужные вещи, пригодились. Ветер уже задул не на шутку, и Семёнов стал искать подходящее убежище. С подветренной стороны в торосах нашлись два грота. В один из них втащили радиостанцию, а в другом устроились сами. Томилин запустил воздушного змея-антенну, вышел на связь и отстукал: «Результате торошения полоса уничтожена погибли палатки оставленные полосе личные вещи тчк Пурга ветер около двадцати метров в секунду видимость ноль тчк Связь по вызову окончании пурги тчк Все здоровы тчк Семёнов». И замуровались в гроте, взяв с собой все тёплые вещи и коробки с НЗ.

Застигла пурга — стой на месте, устраивайся, береги силы и жди. Таков Полярный закон.

Усталость, казалось, вот-вот сморит сном, а пришло второе дыхание, и будить ребят Семёнов не стал. Люди надышали, в гроте было не холодно, воздух проходил нормально. Время от времени Семёнов сбивал веслом набивавшийся в отдушину снег и продолжал размышлять о том, как всё произошло.

Если подводить итоги, думал он, то нужно прямо сказать: он — везучий человек, с друзьями, верными товарищами ему везло. Грех роптать на судьбу, если почти вся полярная жизнь прожита бок о бок с Андреем Гараниным, которого нет, но который навсегда остался в сердце. Раньше Семёнов таких слов не принимал, считал их штампом, данью ушедшему, и только когда Андрей ушёл, осознал: да, остался навсегда, до последнего вдоха и выдоха, как остаётся, по словам Саши Бармина, рубец на сердце после инфаркта — до самой смерти.

Потом рядом с Андреем и после него были Саша и Костя, люди, которые по первому его зову шли за ним — в пургу, на вал торосов, к чёрту на кулички. Груздев говорил — «суженая». А как сказать о верных друзьях, подаренных человеку судьбой? Разве можно было бы зимовать без Саши, в которого были влюблены не только люди, но и собаки? Нужно обязательно интересоваться, любят ли человека собаки. Кого-кого, а собаку не обманешь, плохого человека она чует за версту, как те же Махно и Кореш (вот все говорили, что Махно трус, а визжал, хотел за Сашей на лёд выпрыгнуть!) А Костя Томилин? Никогда не лез в личные друзья, ни разу не злоупотребил полным доверием начальника, а ведь пятую зимовку шёл за тобой! Радист божьей милостью, сигнал мог выкопать из-под земли, за все годы не сорвал ни одного сеанса связи. Льдина трещит, радиостанция вот-вот уйдёт под воду, а Костя сидит себе за ключом, посылает в эфир последние и самые важные точки-тире. Неунывающий и справедливый, силы и характера в нём на двоих, и работа для него важнее всего на свете.

Ну, а Филатов? Тогда Андрей ещё сказал: «Веня — идеальный мальчик для битья, каждым своим шагом даёт повод!» Нет, Андрей, не каждым. Одним своим шагом он перечеркнул все эти доводы: когда шагнул из самолёта на лёд. Что ж, рано или поздно у каждого человека приходит время переоценки ценностей, подумал Семёнов. Неприятный процесс, мучительный, но необходимый для того, чтобы стряхнуть с глаз пелену. Кто, изломанный и морально и физически, запустил дизель на Востоке? Филатов. Кто умолял взять его, рвался в неисправный самолёт Крутилина? Филатов. Кто первым полез в огонь оттаскивать бочки, кто…

Погоди, остановил себя Семёнов, коли взялся переоценивать, то клади на одну чашу весов хорошее, а на другую плохое. Если отбросить шелуху, всё наносное и не очень значительное, то хуже всего Филатов выглядел на станции Лазарев, когда, как и Пухов с Груздевым, любой ценой требовал эвакуации, чтобы не остаться на вторую зимовку. А тот же Дугин беспрекословно оставался!