Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Александра Бруштейн

Или еще так: я – Таня, и мой любимый, Андрей Кожухов, прощается со мной – он уходит на подвиг, на смерть… «Андрей, – говорю я, – я буду любить тебя до самой смерти!»

Меня и Бориса вводят на помост. Сейчас нас повесят. «Прощай, Борис! – говорю я. – Мы счастливые: мы умрем вместе за революцию!..»

В общем, все очень похоже на те мечты, которые волновали меня в детстве. Тогда я мечтала, что я укротительница тигров и львов мисс Ирма или рыцарь Роланд, погибающий в Ронсевальском ущелье. Это было очень интересно для меня, но совершенно недостижимо: в клетку с хищниками я так же не могла попасть, как и в Ронсевальское ущелье. Мужая, человек начинает мечтать о вещах достижимых. И вот о революции можно мечтать: это вполне осуществимо!

Но довольно витать в облаках мечты – надо отправляться в институт.

…Выхожу на улицу. Часовщик Свенцянер – не воображаемый, а живой – стоит на пороге своего магазинчика и равнодушно-вежливо раскланивается со мной. «Чудный старик! – думаю я, окончательно смешав мечты и действительность. – Как он хорошо играет свою роль!» И, поравнявшись со Свенцянером, я смотрю на него пронзительно-выразительно. «Спасибо вам, – думаю, – чудный Свенцянер! Вы помогли мне убежать от жандармов!..» Свенцянер, конечно, смотрит на меня как на сумасшедшую.

Придя в институт, я увожу Маню для секретного разговора в «Пингвин».

– Маня, ты читала такую книгу: «Андрей Кожухов»?

Маня отвечает не сразу. Она смотрит мне в глаза, словно раздумывает: можно отвечать откровенно или нельзя? Ну конечно, можно: я своя, я друг.

– Читала, – отвечает Маня. – И ты?

– Да… Маня, какие люди! Ох, какие люди!

– Кто дал тебе книжку?

– Из «летучей библиотеки»… А тебе?

– Мне Матвей давал, мой брат. Он тоже из «летучей библиотеки» брал.

– А есть там еще и другие книжки? Ты читала их, Маня?

Маня снова отвечает не сразу.

– …Только знаешь, Шура, о таких вещах…

– Знаю, знаю! – отмахиваюсь я. – Слава богу, не маленькая, где не надо, там не сболтну!.. Маня, я бы хотела перечитать все, какие только есть! Знаешь, я прочитала «Кожухова» ночью и стала сама не своя!

В коридоре, перед концом большой перемены, ко мне неожиданно подходит Зоя Ганнибал. Она из последнего класса, выпускница… Что ей может быть нужно от меня, пятиклассницы?

Зоя Ганнибал у нас самая красивая ученица. Глаза, ротик, носик – все как у красавиц, нарисованных на обертках березового крема «Энглунд» для белизны кожи. Впрочем, носиком своим Зоя Ганнибал не совсем довольна – какоето, считает она, есть в нем еле заметное утолщение. Для того чтобы исправить этот недостаток, Зоя на ночь надевает на носик шпильку – так и спит с зажатым носиком! Кто-то, вероятно в шутку, предложил Зое вместо шпильки надевать на носик деревянный зажим, каким укрепляют на веревке белье, развешанное для просушки. Зое очень понравилась эта мысль, и она умоляет всех приходящих учениц принести ей такой деревянный зажим, чтобы надевать его на носик… Может быть, она и меня хочет попросить об этом?

Зоя Ганнибал уводит меня в «Пингвин» и там, глядя мне в самую печенку своими глубокими глазами, спрашивает:

– Вы Шура? Да, да, я знаю! Вы Шура!

Отвечать на это мне нечего – я ведь и в самом деле Шура. Но что ей от меня нужно? И какое имеет значение, Шура я или Мура?

– Шура! – продолжает Зоя. – Вы прэлэстная, да?

Еще того не легче!

– Не знаю… – отвечаю я с самым глупым видом. И правда, откуда я знаю, «прэлэстная» я или нет?

– Нет, нет! Вы прэлэстная, прэлэстная! – капризно настаивает Зоя и даже топает ножкой. – Вы прэлэстная, и вы исполните мою просьбу. Да?

Она протягивает мне письмо в розовом конверте. От письма пахнет духами. На конверте написано:

Местное

Его Высокоблагородию

Леониду Ивановичу

Корнееву

Георгиевский пр., дом Монтвилл

– Что мне с этим делать? – недоумеваю я. – Письмото ведь не ко мне?

– Ну конечно, не к вам. Какая вы смешная! Просто комик!

– Так что же мне с ним делать?

– Ох, недогадливая… Вам на-а-до, – тянет Зоя нараспев, – взя-я-ять письмо, хорошенько спря-я-ятать его, чтобы «синявки» не увидали! Потом выйти на у-у-улицу и опустить письмо в почтовый ящик… Вот и всё!

Прячу письмо в карман. Поручение мне не нравится. И папе я про это не расскажу. Он рассердится на то, что мне, как пуделю, дают поноску: «На́, пудель, неси в почтовый ящик!» И я, пудель, несу…

Зоя Ганнибал видит, что я недовольна. Ей хочется доказать мне, что исполнить ее поручение – доброе дело.

– Шура, если бы вы знали, как я его люблю! Он красавец! И когда в шубе – красавец, и в летнем пальто, и в цилиндре, и в фетровой шляпе…

– Он ваш жених?

– Ой, что вы! – Зоя машет руками. – Я с ним даже не знакома. Просто увидела из окна и влюбилась. Страшно влюбилась! И… мечтаю! Вот он приходит домой обедать – я, его жена, в кружевном капоте, говорю ему лукаво: «А я тебе приготовила сюрприз: твое любимое блюдо». А он смеется: «Я тоже приготовил тебе сюрприз – твое любимое». И подает мне дивную брошку! Брильянтовую! – Помолчав секунду, Зоя продолжает мечтательно: – Я всегда смотрю на него из окна, когда он идет со службы. Как-то он с дамой шел под ручку, можете себе представить, какой негодяй! Я, как увидела, вся затряслась! Ужас, какая я ревнивая, Шура!

– Как Пушкин… – вдруг вспоминаю я. – Пушкин ведь тоже был Ганнибал.

– Какой же он Ганнибал, если он Пушкин! – смеется Зоя над моей глупостью. – Вы что-то путаете, Шурочка.

Зоя не знает, что Пушкин был из рода Ганнибалов, что в его жилах была негритянская кровь. Ничего она не знает… Ну и я тоже хороша! С кем вздумала равнять Пушкина!

В общем, обычное развлечение наших пансионерок-старшеклассниц. В закрашенных окнах дортуаров они выскабливают маленькие кружочки – величиной с двугривенный. И смотрят сквозь эти кружочки на большой мир. Кто как одет, кто красавец, кто урод, влюбляются в проходящих по улице мужчин. Если удается узнать имя, отчество и фамилию, пишут этим незнакомцам письма…

– Вы не подумайте… – словно оправдывается Зоя. – Я своей фамилии не подписала. Все-таки я не кто-нибудь: Ганнибалы – старинный дворянский род. Я подписалась знаете как? «Любящая вас до гроба прекрасная незнакомка». Правда, красиво?

«До гроба» она любящая! Понимает она, что́ такое любовь, да еще до гроба!

В этот же день мне закатывает скандал другая любительница таинственности – Меля Норейко.

Перед уроком она подходит к моей парте и бросает мне торжественно и мрачно:

– Я с тобой больше не водюсь!

Я отвечаю ей в тон – мрачно и торжественно:

– Я этого не переживу!

Вокруг нас собираются девочки.

– Ты врунья! – продолжает Меля. – Что ты мне наболтала про птицу киви-киви, про тирли-тирли из мексиканской яичницы, про золотые деньги? Я вчера была у Сущевской, нарочно пришла, когда Люси дома не было. Я у ее матери обо всем расспросила… Все – вранье!

Но тут на Мелю нападает Люся Сущевская.

– Так это ты вчера к нам приходила, когда меня дома не было? – спрашивает она. – Ну спасибо! Напугала мою маму до полусмерти… Прихожу домой, а мама плачет-разливается, вся трясется! «Приходила, говорит, какая-то подозрительная личность (это ты, Мелька, подозрительная личность!) – и ну выспрашивать, и ну выспрашивать! Где вы золотые яйца держите? Хорошо ли у вас деньги спрятаны? И все подмигивает мне, все подмаргивает, и слова у нее всё какие-то непонятные: «Трили-трили! киф-киф!» Мама ведь у меня – как дети малые… – Лицо Люси освещается доброй улыбкой, как всегда, когда она говорит о своей матери. – Мама никак успокоиться не могла, все плакала и все уверяла: «Поверь мне, Люсенька, она шпионка, она приходила из полиции…» А это, оказывается, Меля Норейко была!

Теперь хохочут уже все кругом. Если бы не раздался звонок к началу урока, они хохотали бы еще целый час.

…В тот же день, открывая передо мной дверь на улицу, старый институтский швейцар Иван Федотыч – мы его зовем «Данетотыч» – говорит мне почти шепотом:

– Вам, барышня, письмо. Из дому принесли…

Переборщил Данетотыч – переложил таинственности. Если письмо в самом деле принесли из дому, зачем говорить об этом шепотом да еще озираясь по сторонам, не слышит ли кто?

Недоверчиво протягиваю руку за письмом. Но тут Данетотыч делает еще одну ошибку, на этот раз роковую:

– Приказали вам беспеременно прочитать. И чтоб распечатывали осторожно. Чтоб не мяли…

Все ясно: очередная Ленькина проделка! Я уж получала от него такие «письма»: распечатаешь конверт, а в нем живая муха. Ошеломленная своим пребыванием в запечатанном конверте, муха не вылетала, а как-то сконфуженно, осторожно перебирала ножками, встряхивая крылышками, как дама, оправляющая растрепавшуюся прическу. Был даже такой случай: из одного Ленькиного «письма» выполз… живой червяк!