Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир - Фрэнсис Дик

Тяжкое слово упало, как камень, и поток внезапно остановился, и только эхо звенело в октябрьском воздухе.

— Так ты провалил экзамены? — спросил я, выждав минуту.

— Ну да. Большинство. Но я пересдал их под Рождество и получил хорошие оценки. — Он тряхнул головой и заговорил тише и спокойнее. — Даже в тот вечер я уже был рад, что вы не дали мне его зарезать. Я хочу сказать... я поломал бы всю свою жизнь, я понял это потом. И все зазря, потому что папа не получил бы лошадь обратно, что бы я ни сделал, ведь это же была законная продажа.

Я раздумывал над его словами, а в отдалении лошади выстраивались в ряд, готовясь к старту трехмильного стипль-чеза.

— Я, наверное, спятил, — сказал мальчишка. — Сейчас даже понять не могу. То есть я же не способен вот так запросто убить человека, правда. Это как будто был вовсе не я, а другой.

Юность, в который раз подумал я, может натворить дел.

— Я взял на кухне мамин нож, — сообщил он. — Она так и не поняла, куда он делся.

Интересно, хранится ли он еще в полиции. С отпечатками пальцев Рикки на рукояти.

— Я не знал, что в Аскоте будет столько народу, — продолжал парень.

— И столько ворот на ипподроме. В Ньюмаркете гораздо меньше. Меня просто трясло, я боялся, что упущу его. Я собирался сделать это раньше, понимаете, когда он подъедет. Я ждал у дороги, бегал по тротуару туда-сюда, как псих, понимаете, я действительно был психом, все выглядывал его, а в рукаве лежал нож и жег мое тело, так же как мысли жгли мозг... И тут я заметил его голову, все эти кудряшки, он переходил дорогу, я бросился вслед, но опоздал, он уже вошел в ворота.

— И потом, — догадался я, — ты просто ждал, когда он выйдет?

Он кивнул.

— Там кругом было полно народу. Никто меня не замечал. Я рассчитал, что если он прошел со станции этим путем, то здесь же должен пойти обратно.

Мне даже ожидание долгим не показалось. Пролетело в один миг.

Многоцветная волна лошадей поднялась над ближайшим барьером, рухнула и с грохотом покатилась к нам. Земля гудела под копытами, воздух звенел от брани жокеев, мощные тела взмывали над живой изгородью, волна пота, усилий, скорости заполонила глаза, уши, разум, ударила по сердцу, как внезапное чудо, и пропала, схлынула, оставив по себе тишину. Я несколько раз спускался к самим препятствиям, чтобы посмотреть, как это выглядит вблизи. Я видел это и здесь, и на других ипподромах, и неистовый прилив возбуждения все еще был для меня полон прелести и новизны.

— Кто нынешний владелец Индийского Шелка? — спросил я.

— Мистер Чакворт из Бирмингема, — ответил Рикки. — Иногда его можно встретить на скачках, и всегда он рассусоливает насчет Индийского Шелка.

Но это не он купил его у папы. Он купил позже, когда конь уже был в порядке. И дал настоящую цену, как мы слышали. От этого только хуже стало. И горько, и жалко.

— А кто купил лошадь у твоего отца?

— Я его не видел... Фамилия его Смит. А имя какое-то смешное. Не помню. Смит. Друг Кальдера.

— Может быть, — пораженно спросил я, — его звали Дисдэйл Смит?

— Точно. Похоже на то. А вы откуда знаете?

— Он в тот день был в Аскоте, — сказал я. — Там же, на тротуаре, как раз рядом с Кальдером Джексоном.

— Он там был? — Рикки явно потерял самообладание. — Чертов сукин сын! Все он врал про свои прекрасные луга!

— А кто говорит правду, когда продает или покупает лошадей? — риторически спросил я.

У дальнего поворота дорожки показались скакуны, устало заходящие на второй круг.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Рикки. — Ну, насчет меня.

Вы не скажете маме и папе, а? Ну пожалуйста, не говорите!

Я посмотрел в глаза юноше и увидел, что в них осталась тревога, но исчез первоначальный панический страх. Похоже, он сознавал, что я вряд ли потащу его за решетку, но вот насчет остального уверен не был.

— Наверное, они должны знать, — сказал я.

— Нет! — Его мгновенно охватило смятение. — У них было столько забот, а я чуть не сделал еще хуже, только вы меня остановили, а потом я стал просыпаться весь в поту, когда представил, что бы стало с ними, и я получил хороший урок: ничего доброго не добьешься, убивая людей, можно только испоганить жизнь своим родным.

После долгой паузы я сказал:

— Ладно. Не буду им рассказывать.

И да поможет мне Господь, подумал я, если он когда-нибудь нападет на кого-то еще, потому что первая попытка сошла ему с рук.

Облегчение, казалось, обессилило его почти так же, как и тревога. Он заморгал, отвернулся и стал смотреть туда, где участники состязания в третий раз заходили на прямую, на этот раз собравшись с силами для финишного рывка. Опять возносилась и падала волна над дальними барьерами, но теперь единый гребень разбился на множество брызг, слитная группа растянулась в цепочку.

Я вновь полюбовался вблизи поражающим воображение взлетом лошадей и жокеев, и от зависти мне захотелось самому вскочить в седло; но, как и Алеку, мне захотелось слишком поздно. У меня были сила и здоровье... но мне было тридцать три.

Лошади галопом пронеслись к аплодирующим трибунам, а мы с Рикки медленно побрели им вслед. После признания он был тих и спокоен; ему стало легче, когда он излил душу.

— Что ты теперь думаешь о Кальдере Джексоне? — спросил я.

Он выдавил из себя кривую усмешку.

— Ничего особенного. Все это было безумие. То есть не его же вина, если папа упрям, как осел.

Я это проглотил.

— То есть ты хочешь сказать, по-твоему, твой отец мог сам послать лошадь к нему?

— Да, думаю, мог бы, как и хотела мама. Но он сказал, что это глупость и одно разорение. Вы не знаете моего папу, он если уж вбил себе в голову, то просто бесится, когда кто-то начинает спорить, и он накричал на нее, а это несправедливо.

— Если бы твой отец послал лошадь к Кальдеру Джексону, — задумчиво сказал я, — скорее всего она бы до сих пор принадлежала ему.

— Да я не думаю, что он этого не понимает. Конечно, это правда, но он и под страхом смерти этого не скажет.

Наши ноги путались в густой траве; я спросил его, откуда Кальдер или Дисдэйл могли узнать, что Индийский Шелк болен. Он пожал плечами.

— Из газет. Он должен был быть фаворитом на приз Короля Георга VI в День Дарения, но, конечно, не участвовал, и пресса разнюхала почему.

Мы вновь подошли ко входу в закрытые трибуны, прошли внутрь, и я спросил, где Рикки живет.

— В Экснинге, — ответил он.

— Где это?

— Под Ньюмаркетом. — В его взгляде опять затрепетали опасения. Вы правда не скажете?

— Правда, — успокоил я. — Только... — Я слегка нахмурился, подумав о тепличных условиях, в которых растят его родители.

— Только что?

Я слегка изменил курс.

— Чем ты сейчас занимаешься? Все еще учишься в школе?

— Нет, закончил, вот когда сдал экзамены. То есть надо было сдать.

Сейчас тебя ни на какую нормальную работу не примут без этих бумажек.

— Ты разве работаешь не у отца? Должно быть, он услышал в моем голосе оттенок облегчения, потому что впервые за все время широко улыбнулся.

— Нет, я подумал, что это плохо скажется на его характере, да и вообще не хочу быть тренером, одна нервотрепка, вот что.

— А кем хочешь?

— Да вот изучаю электротехнику на одной фирме рядом с Кембриджем.

Учеником устроился, вот. — Он опять улыбнулся. — А лошади — это не для меня. — Он печально покачал головой и торжественно заявил тоном юного Соломона:

— Лошади разбивают вам сердце.

Год второй: ноябрь

К моему несказанному восторгу, мультипликатор вышел в козыри. Двадцать его рисованных фильмов шли по телевидению весь месяц, по будням, в самое подходящее для такого рода юмора время — семь вечера, когда старшие дети еще не спят, а родители отдыхают после работы. Вся страна сидела и хихикала, а запыхавшийся мультипликатор звонил и требовал увеличить ссуду.

— Мне нужна приличная студия, а не этот перекрашенный амбар. И еще художники, и дизайнеры, и звукооператоры, и оборудование.