Маленький Большой Человек - Томас Берджер

Оставив Кровавого Тесака, я двинулся обратно в лагерь, размышляя о превратностях человеческой натуры, как тут на берегу, чуть выше того места, где Паудер впадает в Йеллоустоун, я вдруг заметил какую-то подозрительную тёмную личность, застывшую в рыболовной позе. Более того, эта личность кажется мне отдаленно знакомой, а присмотревшись повнимательнее я с удивлением констатирую, что личность эта есть никто иной, как…

– Привет, Лавендер, вот так встреча, вот так сюрприз! – говорю этой тёмной личности, испытывая равное изумление как от факта ее присутствия в лагере, так и от того, что сумел узнать ее после стольких лет в таком неожиданном месте.

Лавендер испуганно озирается и замирает в недоумении. Что ж, его можно понять: я-то узнал его сразу – как увидел – так и узнал, потому как на Дальнем Западе едва ли другая, столь же тёмная личность с таким же оливковым цветом лица, полными губами и приплюснутым носом, да к тому же ещё в неизменной шляпе-канотье с орлиным пером; а ему на то же дело требуется гораздо больше усилий – у него от таких, как я, давно в глазах рябит.

Он долго щурится, хмурит лоб, склоняет голову то на левое плечо, то на правое и, наконец, разводит руками, ссылаясь на ослабление памяти.

– Да Джек я, Джек Крэбб! – кричу я ему в лицо. -Ну, Миссури, пастер Пендрейк, ну?

– Ну-ка, ну-ка,- начинает интересоваться он, снимает шляпу, встает, затем охает и заливается счастливым смехом. Смеясь, он толкает меня в грудь, я – его, и вот мы уже барахтаемся как два медвежонка, пытаясь задушить друг друга в объятиях. Не знаю уж почему, но радости от этой встречи у меня больше, чем от всех остальных встреч со всеми моими родственниками и с теми, кто называл себя таковыми.

– Слушай, Лавендер, каким ветром тебя сюда занесло? – наконец спохватился я, терзаемый любопытством. – Неужто пастору прискучило перековывать мечи на орала и он решил наоборот? И заделался полковым капелланом? Или того похлеще – личным исповедником у Кастера? Слу-у-у-шай, а может он совсем пошёл в артиллеристы, и теперь у него своя большая-большая пушка?

Лавендер замахал руками.

– Боже мой, какая пушка?

– Погоди-погоди,- не унимался я,- сейчас угадаю! Ну, конечно же! Никакой пушки у него нет, а есть большая-большая сабля и нож, которым он ковыряет в носу и снимает индейские скальпы.

– Какие скальпы? Какие орала? Побойся Бога, Джек! – всерьёз ужаснулся Лавендер.- Орала на мечи – скажешь тоже! Да пастор скорее бы удавился, чем вообразил себе такое непотребство!

…«Пастырь-пастырь, на носу пластырь, а в руке псалтырь, а на лбу волдырь!» – вспомнилась мне детская дразнилочка – в разных вариациях она как раз гуляла среди миссурийской детворы в пору моей безгрешной юности; куплетов в ней была целая уйма, и далеко не все из них были такими уж безобидными; попадались среди них и такие, что имели рифму «кочерга» – «рога», но это к слову… А Лавендер… Лавендер – он все тот же. И пусть ему уже за сорок, на тёмном, цвета черного дерева лице до сих пор ни единой морщинки; та же улыбка, та же наивность в глазах, ну, разве что кучерявую голову уже прихватил иней.

На нём куртка из оленьей шкуры, штаны с бахромой и пояс, расшитый бисером; причём, если не ошибаюсь, в манере Лакотов.

– Не-ет, – покачал головой Лавендер,- в армию пастор не пошёл бы ни за какие коврижки! Преподобный Пендрейк со скальпом… Ты, наверное, смеешься, Джек?

«Гляди-ка, а не зря он- пошатался по «белому» свету – догадлив стал, дальше некуда!» – подумал я и признался:

– Да смеюсь я, смеюсь…

– Грешно смеяться над мёртвыми! – огорошил меня Лавендер, всем своим видом отображая кладбищенскую скорбь.

– Преподобного Пендрейка больше нет с нами,- торжественно и печально объявил он, так, будто Пре подобный Пендрейк скончался только сейчас, сию минуту, пока мы тут точили лясы и, между прочим, как раз ожидали его кончины.

– И как же это он, а? – зачем-то спросил я, как будто это имело хоть какое-то значение.

– Преподобный Пендрейк,- с глубоким прискорбием возвестил Лавендер,- ушёл от нас, подавился… облопался, то есть.

– Как облопался? – в свою очередь ужаснулся я столь неестественной по моим понятиям смерти.

Но Лавендер, как человек более попривыкший к таким смертям, только пожал плечами:

– Облопался', как есть облопался: откушал один из тех знатных обедов, что сварганила Люси; прилег, по-обыкновению, вздремнуть, а покуда дремал, обед проснулся и потихоньку вспять, и прямо в эту, как ее – трах… трах… как же она по-врачебному называется? – ну да, трахею! По нашему – не в то горло, ну, не в пастора корм. И вот он то ли хрюкнул, то ли всхлипнул; поерзал – а никто ничего понять не может – вот и все, так и почил в бозе наш Преподобный Пендрейк…

– Выходит, облопался…- промямлил я, будучи настолько потрясен этим способом ухода в другой мир, что даже не смог выразить приличествующее случаю сожаление.

– Облопался, ну и облопался, и что? – не понял моего смущения Лавендер.- Смерть как смерть, не хуже…

В эту минуту, прервав его на полуслове, дернулась леска, и Лавендер подхватил удочку; он выждал, пока рыба склюет наживку, и ловко выдернил из-под воды пухлого желтоватого окунька с вытаращенными от изумления глазами.

– Вот так-то,- философски изрек он (то есть, не окунь, а Лавендер),- все мы смертны, все мы не вечны, но если благоволение Господне и впрямь распространяется на слуг его, то смерть у пастора была что надо, лучшей и пожелать невозможно: набил брюхо – и на боковую, только и делов-то, что не проснулся… По моему разумению, он сам себе выбрал смерть по душе, а Господь лишь поглядел на него и согласился! Что ж там было на обед, дай Бог памяти… ну да: в тот день как раз Люси запекла поросенка в яблочном соусе – знатный был поросенок; что-что, а куховарить Люси была большая мастерица…

Внутри у меня что-то шевельнулось, сердце екнуло – и я испытал нечто среднее между сердечным приступом и желудочной коликой. «А миссис Пендрейк,- спросил я, затаив дыхание, совсем как после удара под дых,- она-то как? Что с ней? Где она? Замуж не вышла?»

– «Миссис? – Лавендер подумал и нанизал на крючок нового червячка.- Зачем же замуж? Замуж миссис не вышла. А чуть не в тот же день захлопнула в доме ставни, заложила дверь, и не то что замуж – на похороны не вышла! В церковь приехал новый священник, вот, ну, и поселить его собирались в том же доме,- да куда там, не тут то было. Уговорить бедную вдову покинуть насиженное гнездышко так никому и не удалось: ни всем миром, ни каждому отдельно. Так что, насколько я знаю, живет она там и поныне, а духовный пастырь – что ж, он обосновался в другом месте».

…Да-а-а, всю жизнь нас преследуют романтические идеи юности. Вот и за мной, куда б не забросила меня судьба, неусыпно охотился светлый образ миссис Пендрейк. Иногда закроешь глаза и представляешь себе: вот ты, значит, входишь в дом, а на пороге Она, миссис Пендрейк – в чём-то таком, простом и домашнем, и вот она протягивает к тебе руки…